Едва занялось утро, правый берег Москвы-реки, уходящий вместе с ней под Воробьевы горы, ожил, наполнился сиянием доспехов и оружия, всплесками далеких голосов, боем полковых барабанов и голошением труб. Однако на этот раз Ходкевич решил все свои силы обрушить на русские укрепления одновременно. От Донского монастыря к валам порушенного в Смутное время Земляного города широким потоком хлынули принявшие прежний устрашающий вид шляхетские роты, венгерская и литовская кавалерия, польские гайдуки, запорожские и донские казаки. Следом поторапливалась не менее грозная, набранная в ближних европейских странах пехота. Все это многоликое множество двигалось с таким расчетом, чтобы охватить не только дугу земляного вала, но и приречье от Крымского двора до Коломенской слободы, занятой казаками Трубецкого.
Подпустив кавалерию неприятеля поближе к валу, из-за набитых землей корзин ударил по ней пушечный наряд земской рати. В нескольких местах вздыбилась земля, развороченная чугунными ядрами. Защелкали самопалы и ручницы. Повисли пороховые дымки. Вспыхнула одежда на убитых. Но ряды наступавших тут же восстановились.
И тогда навстречу новой волне наступления вынеслись конники князей Лопаты-Пожарского и Туренина. Их было заметно меньше, чем в войске Ходкевича. Но разве в численности дело? Теперь ополченцы знали, что наемники лишь с виду неуязвимы, а копни их поглубже да половчей, кровью умоются, как и все смертные. Но даже не это главное. Их вело сознание того, что они защищают родную землю. Отчую. Любимую, несмотря ни на что.
И вновь разыгралась отчаянная сеча. Сила нашла на силу, ярость на ярость. Померкло ясное спозаранку солнце. Попряталось в округе все живое. Утренний заморозок сменился влажной духотой.
Главный удар Ходкевич направил на Серпуховские ворота Земляного города. Именно здесь входила в Москву старая Калужская дорога. По ней гетман и задумал провести в Кремль обоз с кормами и оружием для осажденных поляков.
От самих ворот, как и от деревянных стен, окружавших прежде Земляной город с внутренними крепостями, именуемыми Белым городом, Китай-городом и Кремлем, ныне мало что осталось. Зато утесом стоял неподалеку Данилов монастырь. Тому, что возле него расположился один из станов Трубецкого, Ходкевич поначалу особого значения не придал. Он был уверен, что, завидев польские хоругви, подмосковные гультяи тотчас отойдут, а нет, так придется их, как псов-пустобрехов, на цепь посадить. Но казаки, к его досаде, прочь не отбежали. Вместе с ополченцами Пожарского они на пути прусских, жемоцких и мазовецких гусар Млоцкого и черкас Зборовского стали.