Когда вошел белокурый мальчик-паж с приятными юными телодвижениями и губами, налитыми как июльские вишни, Спаниель Глюк восторженно воскликнул:
- 0, мой ласковый! Неужели, мне суждено услышать от тебя иную радостную весть, способную приободрить немолодые косточки дедушки?! Или весть не столь радостную, но столь полезную, что я вкушал бы ее с твоих губ с не меньшим наслаждением, чем весть благоприятную? Быть может, тебя привело лишь мимолетное желание сказать старику несколько слов любви и признательности? Я готов слушать тебя вечно, мое совершенство, ты же знаешь это!
С готовностью проглотив прелюдию, паж сообщил:
- В третий раз звонил Альфред, Спаниель. Опять спрашивает, что им делать, если миллиона не будет к двенадцати часам?
- Альфред своеобразный человек, мой ласковый мальчик, - отвечал Спаниель Глюк, уплывая на спине. – Кто бы знал, как он мне надоел! Кто бы меня пожалел? Может быть, это сделаешь ты, моя певчая птичка?
- Как тебе будет угодно. Спаниель.
- 0, моя сладость! - И Спаниель Глюк поплыл обратно. - Не сменить ли нам с тобой декорации? Не убрать ли со сцены этих болванов? Как ты думаешь?
- Я думаю, все, что ты говоришь, разумно, ясно и правильно.
- Ах-ах! - растаял Спаниель Глюк. - К чему это? Или ты еще не усвоил, моя ягодка, как я ценю твою головку? Она прекрасна не только красотой Эрота, Нарцисса и Маленького Принца, но и своими первыми, как весенний цветок, мыслями и суждениями... Скажи же этой корове, ландыш мой, что надо бы развивать в себе хотя бы память. Ведь, память - сокровище любого создания, даже если ты целыми днями пережевываешь травку, как тучный телец на злачных пажитях. Скажи ему, что негоже забывать слова того, кто выводит тебя каждый божий день сытно пастись на сочные травы, но записывать надобно их. И не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца. А как сказано было поступить с агнцем, так и надлежит поступить, дабы не уподобиться тельцу, принесенному во всесожжение, - промолвил Спаниель Глюк и бесшумно поплыл на спине своей от мальчика-пажа, закрыв глаза и скрестив руки на впалом животе.
А Мальчик-паж тихо ушел переводить услышанное на язык Альфреда Гада и Джимми Скотта.
Всю ночь напролет Альфред Гад и Джимми Скотт издевались и глумились над маленькой Олесей. Для этого им достаточно было просто сидеть перед девочкой, более изощренной пытки трудно было придумать.
Джимми Скотт, выудив из-под вороха тряпок будильник, до отказа завел его и поднес к уху.
- Идет! - сообщил он Альфреду Гаду. - Ать-Ать-Ать-...
- Дай, дай! - протянул обе руки Альфред Гад.