Мне уже не терпелось привести Нирель в подземную комнату и отодрать так, как воображение рисовало во снах. Но для начала я решил зайти к Келеару. Стоша говорила, что с ним все хорошо, но я хотел лично убедиться в том, что малыш чист и накормлен.
Он встретил меня с улыбкой на лице, прижимая игрушку мидиши к груди. Сразу спросил о Нирель, но я сказал, что мама вернется не скоро. Убедил его в том, что нужно тихо играть с игрушками и тогда она зайдет его навестить. Он начал хныкать, но новая игрушка все исправила. На сей раз он сжимал в руках точную копию бурта. Такого же белого, как верный бурт Кирона.
Я пожалел о том, что кармус купил именно такого, ведь мальчишка вспомнил об отце. Начал задавать вопросы и мне ничего не оставалось, как поведать ему о том, что Кирона больше нет, а его отцом являюсь я. Он не сразу принял такую новость, но я пообещал ему целую тележку игрушек, если согласится и будет сидеть тихо. Было бы и с Нирель так же легко, как с Келеаром!
Я запер дверь и вышел из подземелья в трапезную. Встретил там Стошу и Курта. Они ужинали в полной тишине и вскочили при моем появлении.
– Как она? – спросил я, жестом усаживая их обратно.
– Бредит, господин. Зовет императора Инфернума. Просила меня отправить ему письмо, сообщить, что она находится в поместье.
Ненависть нарастала с каждым словом гарпи. Ах ты ж, мразь! Решила воззвать к жалости мою прислугу! Глупая мау! Она всегда была глупой! Такой и осталась!
– Отобедайте у себя! Мне нужна трапезная!
Гарпи подскочили и поспешили покинуть помещение. Я не хотел, чтобы они видели, как я тащу Нирель в подземелье. Она наверняка будет сопротивляться и кричать. А видеть ее нагое тело, кроме меня могла лишь Стоша.
Я поднялся в свои покои, открыл дверь ключом и увидел спящую на полу у кровати Нирель. Дерзкая! Не захотела возлежать на моем ложе! Предпочла мертвые цветы, чьи лепестки прилипли к телу. Она выглядела жалко, сжавшись в клубок, но все равно пробуждала во мне зверя, жаждущего вкусить ее сочной плоти. Я тихо опустился перед ней на колени, осматривая прекрасное лицо, которое сам же и испортил. Снова сердце дрогнуло от жалости. Я убрал золотистую прядь с ее щеки и коснулся мочки уха.
Нирель вздрогнула, распахнула глаза и сжалась еще сильнее, вглядываясь в мое лицо, словно затравленный зверек. Я улыбнулся. Не зря она боится. Если будет сопротивляться, развлечения вояк на пиру покажутся ей ласками после того, как я отведу ее в комнату и покажу, что есть настоящая пытка. Не хочет отдавать душу, значит, взамен пострадает тело. Другого не дано.