Музеи, картинные галереи, скульптурные группы и прочие монументальные произведения культуры им обоим не попадались, так что Сорди недоумевал: где тут можно было увидеть те самые статуи Тергов, о которых так — чувствовал он — тревожилась его женщина. Что тревожило его самого — некое подспудное течение, что насыщало энергией всех здешних фланёров. То, чего искали и ожидали для себя все — и они с Кардиненой тоже.
Насчет последнего он узнал всё же довольно скоро. И весьма просто.
В конце одной из улиц, втекающих в площадь перед Кремником, возникло оживление, возбужденные голоса то и дело выкрикивали имя…
— О, — тихо произнесла Кардинена, стискивая локоть спутника. — На ловца и зверь бежит. Красный…
Всадник на высокой кобыле светло-соловой масти был наряжен сходно с ними обоими: в самом деле красное и драгоценное — короткий плащ, белое — китель и обтяжные штаны с узким синим лампасом, высокие, до самого паха, ботфорты из хромовой кожи, начищенные так, что в них играло бликами утреннее светило. Женские парочки так и роились вокруг его стремян. Когда Сорди и Кардинена приблизились к нему, оказалось, что он вовсе не белокур, а натурально сед: тонкие голубоватые волосы, не забранные ни в косу, ни в узел, рассыпались по опрокинутому навзничь капюшону. Яркие, прелестно очерченные губы, которым короткая, загнутая книзу трубка придавала нечто есенинское. Смуглая кожа, рысьи глаза, золотые, веселые и яростные, прямые тонкие брови с алой точкой посередине: будто индийский тилак — знак высокой касты.
— Белоснежка… Белоснежка! — радостно завопила Карди и бросилась навстречу взгляду, и яблочку мишени, и рукам, простертым навстречу. Вот чего она боялась с самого начала — не за Карена с Кертом, не за Иштена и тем более за самого Сорди, понял тот. А что этот природный смутьян невзначай проявится.
Секунда — и Кардинена уже стояла на его стремени. Еще секунда — и она сидела впереди него на седле, обвив шею и прижавшись к груди: совсем девчонка.
— Алоцветик, посестра!
— Беляночка, побратим!
И едва слышный ответ:
— Встань знову на стремя, ясонько, расплети, раскинь косы как шатёр, укрой нас — целовать при людех невместно.
— Колы ж я таково робила, ятранко мое?
Но все же поднялась, опираясь тому на плечи, а волосы как сами собой распустились и застили обоим свет — золотое руно, ах, золотое руно… Сорди лишь углядел в откинутой руке погасшую люльку.
А потом всё распалось, Кардинена спрыгнула наземь, всадник помахал рукой.
— Всё, красотки мои и красавцы, вертеп закрывается до прояснения обстоятельств! Та-Эль, ты где стоишь — в трактире, чи шо? А этот смазливый прелестник — неначе твой? Не журысь, кум, это я с похвалой. Сам такой буду. В общем, держитесь кто за стремя, кто друг за друга — пошли, говорить буду, угощать стану!