— Простите, я не понял, — говорит. — Мы все полагали, что вам нравится изображать из себя боевой штандарт.
А на следующий день приносят мне в так называемый посольский дом невесомый такой свёрток: длинное шёлковое платье, темно-серое с тончайшей золотой нитью и кружевными манжетами — у меня ведь и тыльная сторона рук была в пятнах ожогов, — шальвары, башмачки в тон и газовая вуаль на голову. Вот почти как сейчас.
— И носила?
— Ну да, как ни странно. Я ведь в католичках тогда числилась и крещена была. Как большинство на том роковом приёме. Карен был мусульманин, это у нас принято — явно или тайно с побратимом именами обмениваться и даже имя покойного присваивать.
И вот начали мы с ним бродить по городу, заходить в дома, смотреть всяческие красоты. А чтобы колокола послушать — далеко ходить и не надобно.
— Конечно. Вот я и принесла уже, — ответил ей приглушенный голос Эррант. — Примеряйте.
Под восхищенными взорами обеих дам Сорди облекся в парадное платье.
— Прелестен, как девица, — похвалила Кардинена, — не стыдно на выгул брать. А теперь ты мне помоги. Достань ту кожу из моих вещей, знаешь, наверное, где?
Он знал.
Когда Сорди вытащил шкуру Нейги из-под других предметов и запаковал суму обратно, Кардинена уже стояла в своих пышных оболочках, хотя без покрывала, — и снова он удивился, насколько изменчива ее природа. Юная женщина, почти девушка была перед ним: ирония в глазах чуть привяла, хотя сияли они, кажется, еще больше, шрам скрылся даже без помощи притираний. В сотворенном из нее сложном знаке грациозность тела обозначала гибкость ума, сокрытость плоти — красоту души, но изобилие волос, поистине ренессансное…
— Так не пойдет, — первой вздохнула Эррант. — Экая грива, точно у гетеры. Права ты была, Та-Эль, — такое и под поволокой не скроешь. И даже если стянуть косу потуже.
— Тогда сначала переплетём ремешками подлинней, а потом всунем в чехол, как у Сорди, — кивнула Кардинена. — Не по уставу, ну да что ж теперь с вами обоими.
Песен над косой снова не пели и причетов перед зеркалом не причитывали: продели в футляр, закрепили одним из обручей, что ранее украшали запястья, а на другой нацепили литой серебряный косник.
И вот удивительно: именно это стало нужной чертой в созданной ими тремя каллиграмме. Росчерком молнии на дамасском клинке по имени Та-Эль.
— Благодарю, Плясунья, — говорила Карди, отсчитывая монетки. — Не увертывайся от платы — всё едино настигнет. Лучше скажи — видела тут наших?
— Еще как. По крайней мере — одного из главных. Но не самого главного.
— Уж его-то искать не придётся — второй крепостной стеной лёг, — загадочно проговорила Карди.