С тем они трое вышли на воздух.
Наверное, в одежде всегда заключаются некие чары, затуманивающие или, напротив, протрезвляющие. Иначе почему он схватил суть дела прямо с порога?
Почти все на площади имели спутника или спутницу, но разнополых пар не видно было вовсе. Девицы вышагивали под руку с женщинами постарше, юные ровесницы перешептывались или чинно шествовали по самой середине площади, забитой ларьками и зрелищами, юнцы, держась бок о бок, озоровали на ходу так, что окружающих пошатывало, солидные мужи беседовали непринужденно и с таким выражением, будто вокруг не было никого и ничего. Ровно секунда понадобилась Сорди, чтобы сообразить — или всё-таки домыслить? — что все шуточки, перешептывания и медитации касаются их с Кардиненой.
Но вот это продолжалось лишь пока их видели в лицо: закутанную по самое горло красавицу со смазливым братцем или возлюбленным. При виде змеиных кос всякие замечания как острым ножом отрезало.
Он хотел тут же спросить об этом, но поостерегся. За кого они оба себя выдавали — за колдунов? За оборотней? За учеников этого… что как крепостная стена?
А потом было уже не до того. Ибо был Кремник.
Простой светло-серый четырехугольник посередине площади, который можно было обойти вокруг много легче его почти однофамильца. Зубцы прямые — не затейливые «ласточкины хвосты». И многорядная колокольня близ одной из стен — колокола на ней не раскачивались под ударом била, а поворачивались на осях, пока беззвучно. Люди вокруг молчали тоже.
— Здесь место, здесь и станем, — шепнула Кардинена. — Дневное время.
Вдруг с противоположной стороны, из щели меж зубцами, ударил солнечный луч, развалил небо и проткнул своей иглой камень, растекаясь по нему. Смешивались и дрожали тени, сияющая зыбь одевала гранитную плоть, высекала из нее искры, подобные мечам и копьям. И как бы по сигналу на карильоне мягко ударили колокола.
— Санта и Горлинка. Женские голоса. У первой звучание холодноватое, у второй чуть с надрывом, точно плач. А эти, что окутывают их малиновым звоном, золотым светом, — средние: Диво и Прелесть.
— Надрывают сердце, — прошептал Сорди. — Плетут вязь.
— Гром, гулкий, будто лесной пожар, — так говорят о нём — и подстать ему Воин, резкий и мерный. Мужские звоны, голоса тревоги.
— Полосы тьмы на кружеве. Сокол, что сорвался вниз с облаков. Удар молнии, проходящий насквозь бытие.
— Побереги восторги, — они говорили не так тихо, но в сердцевине гула и биения это казалось шёпотом. Ибо к шести бронзовым голосам примешались болтливые подголоски, забивая, пряча, сплетаясь прядями…