Но высоко взлетел и затрепетал серебряной нотой самый главный колокол — Хрейа, Светоч; грудной, легкий и сильный его звук вел мелодию, наполняя мир любовью. И тут еще выше, паря на звонах, как птица в струе теплого воздуха, с минарета донесся голос муэдзина:
— Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллах Превелик!
То был призыв к послеполуденной молитве, салат-аз-зухр, от которого все на площади без различия вер опустились наземь, и воплотились в этом распеве зрелость дня и полнота творения, игра облаков и ликование солнца, сладкий пот на челе труженика и сладостный дух земли, данной ему, чтобы ее лелеять.
А потом всё оборвалось и смолкло, кроме потревоженного воздуха.
— Я угадал верные слова и названия или ты мне их сказала? — спросил Сорди Кардинену.
— И то, и другое, так я думаю, — ответила она. — Если и было можно под конец расслышать, так только сердцем…
Когда они пришли в гостиницу — ибо в ушах ученика не помещалось больше звуков, а в глазах, ослепленных дневным сиянием, — образов, и рухнули прямо на пол, Кардинена сказала:
— Теперь понимаешь, как это — здесь жить?
— Ох.
— И что делается в тебе, когда ты слышишь и видишь, как творится ежедневное чудо? Огромный ларец с игрушками, от которого потерян ключ? Эти домики, что козой карабкаются на склон; сады, низкорослые и ухоженные, все в буйном цвету и переплетении ветвей и лоз; гранитные стелы с узорными арабскими надписями на кладбищах и низкие особняки на срединных улицах, с литыми чугунными решетками на окнах и дверях — ни один узор не повторяется дважды. Антикварные и ювелирные лавочки, где ничем не торгуют, лишь выставляют на любование. Трубы шелков: прочных и гибких, как шагрень, сплошь затканных серебром и золотом, цветных и прозрачных, как дым. Перстни, броши и серьги — груды забытых леденцов. Пояса из стальных блях неправильной формы, оправленных в вороное серебро. Холодное оружие со всего Динана: литые «алмазные» шпаги, похожие на блеск льда при луне, и кованые «черные жальца». Широкие сабли с предгорий, работы мастера Даррана, вот примерно как моя собственная, и вороные эроские кархи мэл — узкие, изогнутые почти серпом. В эфес клинка вкладывают амулет, чтобы давал крепость руке, пояса составляют из осколков погибших сабель и шпаг, внутри перстней нередко бывает тайник, не для яда — но как тайная мета для знающих. Иногда снаружи бывает щит, а самоцвет прячется внутри — подобное кольцо именуется силт, или перстень со щитом.
— Ты о таком перстне и говорила? В смысле — что носила сама?
— Погоди, не торопись поперед батьки в пекло. Пекло, скажем, еще то… Ну разумеется, мои соратники не утерпели. Как увидели, что в город стали переправлять еду и медикаменты, а из города — ценности, так начала кольцо обратно стягивать и наращивать. А там, внутри, ведь много было беглецов — мирного народу из окрестностей. У кого дом пожгли, кто не захотел быть попусту забритым. Да и вывозили из-за стен одни бумаги, что стоили, правда, подороже иной ювелирки.