Он увидел кусок черного мрамора, который торчал стоймя, как надгробие.
— Там была биржа, а люк был рядом с ее лестницей, если его не засыпало. Запасной люк.
Удивительное дело, но его не только не накрыло обломками — крышка, которую подпирал изнутри мощный рычаг, была приподнята. Дальше начинался отвесный колодец со ступенями, наподобие канализационного, но это нимало не смутило незаконного посетителя. Колодец открывался в камеру со свинцовыми дверьми, на которых были как бы рулевые колеса.
Старик покрутил один запор, другой — не поддавались.
— Мне нужен центральный коридор, — сказал он кому-то во весь голос, — конечно!
Для третьего запора оказалось довольно одного легкого поворота. Фонарик он до сих пор экономил, но тут уже пришлось его включить. Узкий желтый луч выхватывал из темноты куски вздыбленной и взорванной реальности, свидетельства поспешного бегства одних, разгула и самоубийственного отчаяния других — и не хотел этому верить. Здесь оказался целый лабиринт переборок, отсеков и ниш, но старик двигался ровно, почти не глядя по сторонам, как по невидимому компасу, пока не прошел до конца весь широченный коридор и не оказался перед последней — и незапертой — дверью.
Удивительное дело, но здесь был островок почти нетронутого уюта и порядка, Старик чувствовал под ногами толстую циновку; на стены прямо поверх дикого камня были набиты полки, уставленные книгами, посудой, нарядными коробками, пониже стопками лежало белье. Посреди циновки стояла кроватка с заплетенными стенками, похожая на глубокую корзину. В ней спало дитя.
Открыв глаза и увидав незнакомое лицо, мальчик не заплакал, чего так боялся старик, а улыбнулся почти осмысленно. Он был совсем маленький, в таком возрасте глаза еще только учатся видеть перевернутый мир так, как положено. Тем более пленяло его бесстрашие.
Конечно же, он был мокрый и голодный. Старик засуетился, отыскивая сухие пеленки и подгузники в стопках и коробках — перепеленал; молоко в подогревателе было теплым и свежим — покормил. Все выходило будто само собой, точно он провел свою жизнь служителем детского приюта.
— Вот я тебя нашел — а что мне делать дальше? — спросил старик, баюкая ребенка. Мальчик повертел было головенкой, отыскивая у него грудь, но от сытости и уюта закрыл глаза. — Оставаться здесь нельзя, даже если бы горел свет и не ожидалось бы гостей — да, а ведь были гости, пожалуй, только тебя не заметили, что скажешь? Нет, все равно нельзя, я чувствую. Где твоя мать — я искал и не нашел. Ушла или убита? Не столь важно: моего дела это не меняет.