Машины тронулись. С обеих сторон замелькали в воздухе руки и шапки. Кричали напутствия, пожелания скорого возвращения домой. Теплое щекочущее гордость чувство и тихое, безоблачное, как само небо, счастье наполнило Житова…
Через час машины уже проскочили замерзший перекат у Заячьей пади и теперь мчались широкой гладкой ледяной Леной.
2
Материал для прокуратуры был в основном подобран. В двадцать семь тысяч обошлось строительство непланового транзита, десять тысяч на прокладку второй, тоже не подтвержденной трестом, колеи ледяной трассы, акт на случаи обморожения шоферов: пять первой степени, два второй и два третьей, и вот опять вынужденные затраты на обходной путь: тоже тысяч тридцать, а то и все полста вытянет, не говоря уже о верном недоснабжении Якутии, золотых приисков и простое целой армии шоферов. Недостает живых людей, так сказать, живых свидетелей этих поздняковских «новаторств», которые помогли бы Перфильеву показать суду всю тяжесть последствий. Любопытно, что бы тогда пропел о своем «подшефном» новаторе Павлов? Но с кого начать? Слышал Перфильев, что больше всего обижены Поздняковым механики. И Перфильев решил поговорить «по душам» с одним из таких «обиженных». Но тихий, слишком сговорчивый механик с первых же слов не понравился Перфильеву: трусоват, бестия, нажмут с другой стороны — совсем не то залопочет. На всякий случай, чтобы не подвернулся лишний свидетель их интимной беседы, Перфильев запер на крючок дверь. Механик, сидя на краешке предложенного ему стула и не спуская глаз с бывшего начальника управления, отвечал охотно, но витиевато:
— Как же, Никон Сергеевич, как же… Очень даже мы все недовольны этим делом.
— Кто — вы?
— Ну я, мы, значит, механики, шофера… кто же?
— Ясно. — Перфильев внимательно посмотрел в плутоватые глаза «обиженного». — А все ли?
— Все, Никон Сергеевич. Сколь тут живем, отродясь таких морозов не помним…
— Кого же вы, механики, считаете виноватым? Зиму, что ли?
— Ну, и зиму, конечно…
Перфильева начала раздражать такая беседа: «Дурака из меня разыгрывает или сам глуп как пробка?»
— Да говорите же, батенька, прямо: зиму или руководство?
— Уж это как вам угодно, Никон Сергеевич. Вы, я помню, сами очень даже умный человек были, чтобы в чем разобраться.
«Хорош гусь, — брезгливо подумал Перфильев, глядя в глаза механику, — без мыла хочет в душу залезть, лисица. Ишь ты, что поет: „сами умный человек были“. И вашим, и нашим…»
— Так кто же виноват в этом бедствии? Конкретней, конкретней!?
Механик тяжело вздохнул.
— И зима, конечно, Никон Сергеевич…