— Есть! — озорно козырнула Ольга.
— Ну вот, а говорите: читали. К этой… без шапки-то… рук не прикладывают.
— Разрешите идти?
— Разрешаю. Так, значит, имейте в виду: в субботу в десять утра быть в поезде, уезжаем.
В коридоре Червинская столкнулась с вытянувшимся перед ней санитаром.
— Савельич, а вы?
Старичок только пожал плечами.
— Но ведь у вас же здесь дом! Разве вы не сказали?
— В Хомутовом. Да вот… Стыдно проситься-то, Ольга Владимировна. Меня ведь, почитай, в кажном городе отпускали…
— Боже! Быть рядом и не побывать дома! Подождите!..
Ольга вернулась к начальнику поезда, выпросила увольнительную Савельичу и, обрадовав старика, как девчонка, выскочила из тамбура.
Через полчаса быстрой ходьбы она уже названивала Романовне условные три коротких.
3
— Оля… Оленька!..
Романовна качнулась вперед и повисла на руках своей любимицы. Ольга подняла ее, зацеловала, задушила в объятиях.
— Няня! Нянечка! Милая! Золотая!..
— Родненькая моя, наконец-то…
Старушка судорожно комкала губы, гладила по лицу, по шинели Ольгу и не чувствовала, как по щекам ее катились крупные слезы. Она словно не верила себе, что дождалась-таки вымечтанную, выплаканную в молитвах Оленьку, и гладила, гладила…
Они поднялись лестницей, и Ольга, усадив обессилевшую от счастья Романовну, закружилась по комнате.
— Дома! Дома, нянечка! Опять дома! Даже не верится!..
Она подскочила к фортепиано, откинула крышку и наугад забарабанила первую пришедшую в голову пьесу. И снова захлопнула крышку, схватила со спинки брошенное ею при сборах платье, прижала к груди, к шинели.
— Словно я и не уезжала, нянечка.
И, опять отшвырнув платье, уселась к столику.
Романовна молча следила за бестолковой суетней Ольги. И вдруг спохватилась, захлопотала.
— Ой, да что же это я, батюшки! Ведь проголодалась, поди, Оленька…
Ольга наконец сняла шинель, бросила на сундук под вешалкой. И тоже выбежала на кухню.
— Нянечка, не хочу. Я сыта, нянечка. Дай лучше на тебя наглядеться.
— Все сытые, все не хотят…
— Кто же все, няня?
— И Яша твой, приходил, бывало, и Алексей тоже…
— Как он, нянечка?
— Яша-то?
— Алексей.
Романовна с укоризной взглянула на Ольгу, снова занялась самоваром. Ответила не сразу:
— А чего ему? Вроде бы постарел малость, а так что же ему делается… Насовсем ты, Оленька, или обратно ускачешь?
— Ускачу, няня. В субботу в десять уеду.
— Батюшки! — всплеснула Романовна. — Да ведь это как же, Оленька?.. Это, выходит, что?.. Пять деньков дома? Может, опосля с другим поездом уехала бы?
Ольга жалобно улыбнулась, притянула к себе готовую заплакать старушку.
— Нельзя, няня… Теперь уж нельзя, нянюшка, — повторила она, думая о своей нелепой выходке на вокзале.