— Вот и все кончилось. Вставай, девочка. Вставай же!
Ребенок не шевельнулся. Ольга ласково тормошила недвижное тельце девочки, повернула к себе ее уткнувшуюся лицом вниз голову и вся похолодела от страшной догадки. Схватила вялое тельце на руки, прижалась ухом к груди… и опустила.
Держа на руках худенькое остывающее тельце, оглушенная шальной безжалостной смертью, Ольга вышла в полутьме на дорогу. Страшная боль в растянутой щиколотке пронзила огнем все ее существо. Ольга присела, положила ребенка на брошенный в стороне санитарками тюк и, доскакав до ящика, сунула в лужу ногу. И снова, как сквозь сон, продолжали долетать до нее отчаянные крики женщины, голоса людей и шумы моторов. Невидящими, пустыми глазами взглянула в разгневанное лицо появившегося перед ней начальника госпиталя.
— Что вы тут делаете, Червинская! Какого черта вы тут сидите! Вы что, оглохли, Червинская?!
Отравленное сознание медленно возвращалось к Ольге. Она поднялась, качнулась от боли, вцепилась одной рукой в ящик.
— Прикажите лучше отнести матери этот трупик!..
Начальник госпиталя посмотрел, куда показала ему Червинская, и только сейчас различил в полутьме лежавшую на тюке мертвую девочку.
— Вы… это… простите меня, Ольга Владимировна…
2
В наспех разбитой в лесу операционной палате Ольга едва стащила с распухшей ноги сапог, надев мягкую больничную туфлю, и, прихрамывая и приседая, стала готовиться к операциям. Вечерней бомбардировкой было полностью выведено из строя несколько машин и фургонов, вдребезги разбиты важные и ценные приборы, в том числе совсем новенькое зубоврачебное кресло, а главное, пострадали при спешной эвакуации раненые. Трое из них получили свежие раны, один убит. Получили ранения и несколько человек медперсонала и автоматчиков.
Только к утру Ольга наконец оставила операционную и, дойдя с помощью Нюськи до отведенной им маленькой палатки в лесу, с наслаждением растянулась на койке. Теперь она думала об этом седом, строгом, но вовсе уж не таком бессердечном, бесчувственном человеке…
Громкий бесцеремонный крик разбудил Червинскую. Нюськи уже не было. В единственное окошечко врывался яркий солнечный луч.
— Спите, Червинская? Можно к вам?
Ольга поправила наброшенную на себя шинель, ответила не сразу:
— Да, войдите.
В палатку, пригнув голову, шагнул подполковник. Он был, как всегда, свежевыбрит, подтянут, бодр. Густые волнистые волосы серебряной копной небрежно закинуты назад.
— Разбудил?
— Разбудили, — прячась за холодность, ответила Ольга.
Начальник госпиталя окинул неторопливым взглядом палатку, поднял с земли стоявший в углу табурет.