— Ну что, как? Хорошо ли, Матвей Егорыч? — переводя дух, спросил старика Житов.
Губанов попыхтел трубочкой, снисходительно проворчал:
— Все у вас, молодых, скоро делается: шасть — и в дамки…
— Так ведь примерзло же, дедушка! — вскричал Косов. И словно бы в подтверждение, схватился за лежавший у ног конец жерди. — Смерзлась ведь!
Житов тоже нащупал, попробовал оторвать ото льда жердину: крепко!
— Не в том суть, — пояснил дед, — что концы пристыли. Плюнь — и слюнка пристынет. Потому, какой ни на есть, а мороз. А ты подале глянь. Ты в воде палку пошевели. Чуешь? Никакого на ей льду нету, оттого и не хрустит. Наросту нету.
Житов тоже пошевелил жердину там, где она лежала в воде за кромкой льда. Жердь легко прогибалась, не издавая ни малейшего хруста. Вот досада!
— Одначе скажу: раз оно началось, стало быть, ждать будем. Утро вечера мудреней, старики сказывали. Утресь и поглядим.
Старик шумно выбил трубочку и, потирая свою «треснутую» спину, отправился к будкам.
6
Полгода назад направленный в Ирсеверотранс на должность парторга ЦК полковой комиссар и старый рубака Наум Бардымович Танхаев начал свою гражданскую службу с того, что объявил в Качуге «осадное положение», дав приказ вахте не выпускать из гаражей ни одной дезертирующей души, пока все машины не уйдут в рейсы. Трудно сказать, о чем говорили тогда между собой водители и ремонтники, но этот армейский жест не прошел Танхаеву даром. Через час, после конца смены, Танхаев нашел в гараже только начальника пункта Сидорова, а в одном из цехов прибитый к столбу лист картона:
«Объявляю осадное положение!
Багратион».
И внизу той же рукой приписка:
«Все ушли на фронт. Бить турок.
Ура!»
— Удрали, Наум Бардымович, — доложил парторгу ЦК озадаченный таким оборотом Сидоров. — Я их, ядрена палка, всяко стращал, так они меня в этом самом боксе заперли. Заборы слабые, Наум Бардымович, тесу бы надо…
А утром Танхаев получил крепкую взбучку в райкоме партии.
Танхаев был человеком незлопамятным, обиды если прощал, то уже без оглядок. А после этого случая сам не раз весело вспоминал свое шоферское крещение, не привившийся на гражданской почве армейский опыт. Стал приглядываться, прислушиваться, вникать в новую для него сферу. Инцидент с «осадным положением» погулял по Качугу и забылся, а приставшее было к Танхаеву громкое «Багратион» не прожило и недели. Через месяц-два Наум Бардымович стал своим человеком и в Качуге, и в Заярске, и в иркутских мастерских. Однако поспешных решений больше не принимал. Да и о сослуживцах своих выводы строил не торопясь, с ощупью и уж твердо.