Утром Танхаев отыскал Позднякова на стройке.
— Сводку из Иркутска передали: ниже сорока не ждут. Что бы мы делали без транзита!
Поздняков смолчал.
— Перфильев звонил: акты вернул из ГАИ, просил вам сообщить. Деталей нет, чем восстанавливать «ярославцев» будем, Алексей Иванович?
— Об этом пусть думает главный инженер.
— Но не он же списывал! Перфильев давал команду! — вступился за Гордеева Танхаев. — При чем Гордеев?
— Вот вы вместе и подумайте: причем вы тут оба, — грубо отрезал Поздняков.
Танхаев, готовый вскипеть, только крутнул головой. «Так дальше пойдет — совсем житья не даст Гордееву. Разве так начинают, однако».
— Хорошо, подумаем. Еще, Алексей Иванович: что с водителем Воробьевым решили?
— С каким Воробьевым?
— Ну такой… рябой, с усами. Завгар его к вам вчера приводил. В рейс не выехал…
— Помню. Вот на транзит сюда и поставлю. Не хочет ездить — грузчиком поработает.
— Тце, тце, тце… Человек три дня из-под машины не вылезал, сам отремонтировал…
— Я пьяниц не щажу.
Танхаев, пряча в щелки глаза, целился в Позднякова.
— Воробьев хороший водитель, опытный водитель. И поступил честно: сам признался завгару… А ведь мог и не сказать, в рейс выехать, никто не знал бы… А человек три дня из-под машины…
— Я пьяниц не щажу, товарищ Танхаев, — упрямо повторил Поздняков.
— Воробьев не пьяница, — не сдавался Танхаев. Голос его вдруг понизился, сник. — Это страшно, когда умирают сыновья. Вчера из Иркутска вернулись качугские ребята, новоиспеченные шофера. Завтра их распределят стажерами по машинам. У Воробьева сын тоже сейчас был бы шофером…
— Хорошо, решите сами, как поступить с Воробьевым… Наум Бардымович, — подумав, уже мягче сказал Поздняков. — Что это значит? — вдруг обратил он внимание на внезапно наступившее повсюду затишье.
Действительно, на всей стройке водворилась необычная тишина. Люди, оставляя работу, вскакивали с мест, выбегали из пакгаузов и навесов и, как завороженные, смотрели на Лену, откуда все явственнее доносилась знакомая партизанская песня:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
Танхаев, а за ним Поздняков тоже вышли на свободное от построек место, вгляделись в движущуюся по реке, еле различимую вдали, беспорядочную колонну. И вдруг чей-то пронзительный выкрик сверху, с пакгауза:
— Комсомолия наша идет, братцы!
И второй, захлебнувшийся в радости:
— Перекат-то!.. Перекат-то не дымит, гляньте!..
И уже со всех сторон:
— Никак с удачей идут! Веселые шибко!
— Заморозили, точно!
— Ай да комсомолия!
— Встречай героев, братва!..
Теперь сомнений не было: там, где постоянно висело над рекой рваное белое облачко, хорошо проглядывались темные хвойные и рыжие скальные горы, а по обнесенной вешками-елочками ледяной трассе приближалась к Качугу веселая, горланящая, размахивающая шапками житовская бригада. Поздняков, словно поймав опору, схватил пятерней плечо Танхаева. Неужели радость? Неужели еще один камень убран с дороги?..