Еще один камень преткновения в наших глазах — варварство цирковых представлений. Память о гладиаторских играх лежит тяжким бременем на римской цивилизации, которая очень долго — до V века — не могла от них избавиться. Тускнеет из-за этого и образ Марка Аврелия; от него ждали бы больше, чем вот это слабое замечание: «Как претят тебе все одни и те же картины амфитеатра и других мест в том же роде, на однообразие которых несносно глядеть, точно так же и в отношении жизни в целом прочувствуй…» (VI, 46). Отсюда можно сделать вывод, что для него смертельные игрища — житейское дело. На нашем языке мы бы сказали, что он считал бои на арене «социальным фактом». Конечно, и нам надоело бы сто раз заходить в темную комнату, чтобы увидать все один и тот же блокбастер. Сравнение, конечно, законное, но оно приводит нас к парадоксальному предположению: может быть, мы придумываем небылицы о древнем мире, которому приписываем современные чувства? Может быть, римляне глядели на них просто, а наш якобы цивилизованный взгляд привносит двойственность? Марк Аврелий уж никак не был варваром, но и для него определенная форма регулярного убийства была не чудовищной, а только однообразной. Так что он не поможет нам раскрыть эту тайну.
Вправду ли мы неспособны поставить себя на место образованного римлянина — скажем, всадника, устроившегося на своих подушках в третьем ярусе амфитеатра, и взглянуть на арену его глазами? Разделим мы его возбуждение и спортивный азарт при гладиаторских боях или все-таки убережемся от инстинктивного ужаса и нездорового очарования, которое вызывают в нас даже вымышленные реконструкции этих боев? Если такая постановка вопроса кажется надуманной, обратимся к нашим современникам — тем, кто всей душой принимает мерзости чемпионатов по боксу или боя быков, оценивает технику участников, болеет за них, делает ставки. Тогда мы сможем вернуться на две тысячи лет назад: разница между эпохами проявится лишь в степени.
До какой степени доходило гладиаторство при Марке Аврелии, можно догадываться только на основе массы фрагментарных указаний, не дающих оснований для надежной оценки. Перечень монументальных амфитеатров, разбросанных по всей Империи (известно семьдесят настоящих Колизеев и много сотен более примитивных арен), внушают мысль о мощнейшей индустрии зрелищ. В Риме этой индустрией занималась императорская администрация: только она могла взять на себя связанные с ней обязанности и обеспечить надзор. Кроме того, после Августа такой инструмент завоевания популярности нельзя было оставлять частным лицам, хотя императоры от своего имени перекладывали издержки на высших должностных лиц, имевших честь и обязанность устраивать игры народу при вступлении в должность. В провинциях она держалась тщеславием и честолюбием местных властей, которые несли расходы на пышные зрелища ради славы Империи, не рискуя затмить императора. В конечном счете выгода от всей системы доставалась профессиональным устроителям зрелищ (ланистам). Это были вольноотпущенники, чрезвычайно могущественные и вместе с тем отъявленные мерзавцы.