Карета набрала скорость, развернувшись по широкому двору и выехав на склон холма, где высился Чартац. Валентина следила из окна, как постепенно из виду исчезают и карета, и черный конь под стройным наездником… Все это время она молилась, молилась за то, чтобы, несмотря на все превратности войны и ее положения, и даже вопреки тому, что он не любит ее, настал бы, пусть нескоро, день, когда он вернется в Чартац.
* * *
— Я разделяю вашу точку зрения, граф. И полностью вам сочувствую, — Потоцкий покачал головой. — Но мне очень жаль, в этом случае мы ничего не можем предпринять.
Грюновский заерзал на своем кресле. Он прождал в приемной не менее получаса, и переполнившая его душу ярость искала себе выхода. Он был настолько взбешен, ходя взад и вперед по комнате ожидания, что даже не связал задержку, с которой его принял Потоцкий, с молодым французским майором из штаба Мюрата, прошедшим вперед него к Потоцкому.
— Уж не хотите ли вы сказать, дорогой граф, что французский офицер может безнаказанно соблазнить мою жену и сбежать с нею и я ничего не могу с этим поделать? То есть я не могу ни вернуть ее, ни получить сатисфакцию? Это совершенно невероятно!
— Утром я получил записку от майора Монтесана, — вы видели, как он выходил от меня, — и версия происшедшего, которую он мне изложил, заметно отличается от вашей. Полковник увез вашу жену к ее сестре в поместье Чартац и оставил ее там под охраной французской полиции. Наши планы, милый граф, таким образом, всерьез расстроены. Я глубоко сожалею, что в процессе выполнения своего долга перед Отчизной вы потеряли жену. Но возможности все упущены, и их не вернуть. И мне даже не хочется думать, какое впечатление произведет на императора эта история, будь она ему рассказана. Майор заверил меня, что этого не произошло, во всяком случае, до сих пор. Все сложилось крайне неудачно! — Глаза Потоцкого были холодны, а тон, несмотря на любезности, оставался ледяным. — Вам следовало бы предостеречь меня, что ваша жена способна изменить и тем испортить все дело. Я ни за что не стал бы на нее полагаться.
— Но я верил в ее патриотизм, граф, — пробормотал Грюновский, — и в ее любовь к сестре… У меня и мысли не возникало, что она может оказаться предательницей. Но за это ее следует наказать. Вы, конечно, можете пренебречь моей оскорбленной честью и тем, что ее любовник угрожал мне под крышей моего собственного дома и вывез имущество и рабыню под прикрытием вооруженных людей, — вы можете принять все это. Но что вы скажете о ее измене? Она ведь изменила Польше, а это уже не частный вопрос! Она что же, будет находиться под французской защитой вечно?