— Хозяйничаешь, Пашка? — спросил он. Хотя мог бы и не спрашивать: и так все понятно. Но я заметил, что взрослые, когда им нечего тебе сказать, обычно произносят ничего не значащие фразы, и потому на такие вопросы обычно не отвечал.
— Эх, брат Пашка, плохие у меня дела, — он вяло махнул рукой и пошел к дому. — Можно сказать: совсем плохие. Никакие. Сплошной минус. Точка. Конец. Занавес опустился…
Скорее, он говорил не для меня, а для себя.
— Но занавес на антракт тоже опускают, — бормотал Володя, медленно поднимаясь по ступеням крыльца. — А что, если все-таки антракт? Василий! — позвал он отца. — Как ты думаешь, это финал? Или все же есть надежда, что продолжение следует?
Отец вышел на крыльцо, приобнял дядю Володю за плечи и увел его в дом. Они даже не обернулись, когда Пеструшка истошно, на весь двор, заголосила, оповещая всю честную куриную компанию, что наконец-то снесла яйцо. Бармалей ответил ей не менее громогласно, и другие куры тоже подняли гвалт, радуясь за свою подружку.
Пеструшка пулей выскочила из сараюшки, подбежала к остаткам пшена и под одобрительное бормотанье петуха принялась торопливо клевать зернышки. Но мне уже стало неинтересно на них смотреть, и я тоже отправился в дом. Мужчины сидели за столом друг против друга и тихо, почти одними губами напевали модную тогда песенку: «Люблю тебя я до поворота, а дальше — как получится…». Отец, завидев меня, нахмурил брови и предостерегающе поднял указательный палец: не мешай, мол, иди в свою комнату. А дядя Володя вообще меня не видел. Он сидел с закрытыми глазами и сосредоточенно выводил куплеты дурацкой песни о повороте.
Сидеть одному в комнате мне не хотелось, и я решил пойти на речку. Вечером на берегу собиралась вся наша компания. Мы купались, играли в волейбол, разговаривали обо всем на свете. Может, придет и Зойка. Когда мы стояли в очереди за тетрадками и учебниками, она показалась мне какой-то особенной: то ли из-за нарядного, в розовый горошек, платья, то ли из-за глаз, которые улыбались даже тогда, когда она старалась оставаться серьезной, а может, она казалась другой из-за того, что у нее такие красивые стройные ноги. Интересно, почему я раньше не обращал на них внимания? Может, потому, что чаще видел Зойку в шароварах или брюках? А тут — красивое платье, аккуратный поясок, перехватывающий ее талию, аккуратная прическа — тонкая заколка серебристого цвета, и на ногах не сбитые кеды, а настоящие туфли-лодочки. Наверное, обнова. Такой обуви я на Зойке сроду не видел. Чего вдруг она вырядилась-то?