Молчание. Никаких возражений. Поэтому Дорина продолжила. Сейчас уже ничто не могло ее остановить.
— Теперь вы решили защищать и популяризировать так называемое постмодернистское искусство, которое есть ничто иное, как набор дешевых трюков, открытая погоня за выгодой и особенно наглая социальная и политическая пропаганда, воля к власти. Ладно, занимайтесь этим, если вам так хочется, но зачем препятствовать тем, кто думает иначе? Почему не показать вашим читателям не только темную, но и светлую сторону? Не только уродство, но и красоту, не только диссонанс, но и Гармонию…
Дорина бросила рисовать и медленно подошла к окну. Прижала лоб к стеклу, чувствуя, как по щекам ручьями бегут слезы. Какая же она дура. Какая законченная идиотка! Она не могла остановить слез, равно как и не могла замолчать. «Никогда не пускай людей, настроенных враждебно, в свою студию», — учила она Ники. Теперь она нарушила собственное правило. Она не только впустила Леона в свою студию — она впустила его и в свою жизнь. Она позволила себе надеяться за него… и на его искусство.
Дорина повернулась к Леону.
— Ладно. Теперь мы квиты. — Она медленно подошла к двери и распахнула ее.
— Уходите, все уходите. Пожалуйста.
Вэн беспомощно стоял у дверей. Что здесь произошло?
Ники подбежал к Дорине.
— Ты тоже, Ники. Уходи. Пожалуйста.
Первым из студии вышел Леон.
Пройдя через Центральный парк в районе Семьдесят второй стрит, Леон опустился на «свою» скамью, которая, как обычно, была занята. С каждого конца сидели по старушке с кошелками. Одна прижала к груди мешок со своими пожитками, другая раскачивала магазинную тележку с различной домашней утварью, как коляску с ребенком. На обеих женщинах были теплые ботинки и по несколько пальто. Кусок железа был чертовски неудобен для сидения, но Леона это вполне устраивало, поскольку еще больше ухудшало его скверное настроение. Он сделал эту «скамейку» пять лет назад шутки ради, как же иначе? Разумеется, официально никто ее так не называл. Слишком уж много за нее было заплачено, а такого рода инвестиции и позволяли искусству развиваться последние три четверти века. Все это знали. Поэтому он обозвал эту скульптуру «Солидарность», дабы изделие вызывало уважение у полных профанов. Но люди помнили старого бродягу, который всегда сидел на настоящей скамье, стоящей здесь много лет. Поэтому Леон заранее знал, что его скульптуру будут продолжать использовать в качестве скамейки. В этом заключалась суть. Так он посмеялся над городом, купившем то, что оказалось на самом деле еще одной скамейкой, только за четыреста тысяч долларов.