По своей невинности ему в голову не пришло спросить, была ли она девственницей, как и он. Позднее он узнал, что есть соответствующие признаки, но тогда он принимал как данное те чудеса, которыми они наделяли друг друга, и был уверен, что для нее они были такой же опьяняющей новинкой, как и для него.
Но он ошибался.
Когда скульптура была закончена, он поместил ее в тени у ручья, который пробегал по травяному лугу недалеко от того места, где Валери ему позировала, и повел туда мать, чтобы показать завершенное наконец творение. Как учитель она, разумеется, часто поправляла его технику на отдельных этапах, но на последней, завершающей стадии Леон не позволял ей смотреть его работы — он хотел удивить ее этим подарком. «Водяная нимфа» сидела на камне в окружении других естественных камней, на краю ручья, омываемая прозрачной водой. Его мать долго молча стояла перед ней. Наконец она спросила:
— Как ты ее назовешь?
— Я до сих пор не знаю, — признался Леон. — Рабочим названием была «Водяная нимфа».
— Тут куда больше, — возразила мать, — намного больше. Я бы назвала ее «Обещание».
Она так и не спросила, кто ему позировал, и, если у нее и были какие-то мысли по этому поводу, она их никогда не озвучивала. Но Леон, заметив ее мудрую улыбку в тот день, когда она посмотрела на статую, а затем на него, почувствовал, что она все знает и рада за него.
— Что же, — сказала она, обнимая его за талию, когда они возвращались к машине, — я уверена, что неприятностей от коллег мне не избежать, но если никто не представит чего-нибудь необыкновенного, я снова выделю тебе почетное место на показе.
Что она и сделала. Но на этот раз недовольных не было. Казалось, работа заставила всех замолчать. И не потому, что натура была обнаженной (так поступали сплошь и рядом), но потому, что чистота и естественность юной женщины как будто пришла из другого века, на мгновение вызвав воспоминание о мифических русалках, отдыхающих на камнях в лучах солнечного света. И все же она олицетворяла реальную девушку и одновременно вечное сияние юной женственности, а потому привлекала еще более пристальное внимание. Но особенно волновало лицо. Такое лицо люди представляли себе, когда думали об ангелах или богинях… но это было удивительно человеческое лицо, радующееся тому, что оно человеческое. Поднятое навстречу ветру, который каждый зритель не видел, но чувствовал, откинутое назад настолько, что длинные волосы купались в воде, глаза полузакрыты, сосредоточены на каком-то внутреннем видении, известном только самой нимфе, рот приоткрыт как будто в ожидании, что ветерок подарит ей поцелуй вместе с дыханием жизни.