– Осень. Скоро. Уедешь?
Некоторые звуки стираются, и речь пока еще неразборчива, но Кайя настаивает на том, чтобы Урфин разговаривал. Читал вслух. Писал, пусть бы буквы выходят кривыми.
– Уже осень. – Он все еще не способен стоять на месте. – А уеду, когда ты на ноги встанешь.
– Война?
– Без меня не начнут. – Кайя проводит по запястью, вдоль которого пробивается первая светло-лиловая лента мураны. Без этих своих узоров он несколько непривычный. – Войны были и будут.
Но эту Урфин, кажется, пропустит.
– И все последующие тоже.
– Запрешь?
– Если понадобится. – Он не шутит. – Ты хороший рыцарь. Но хороших рыцарей у меня сотни… а ты – один.
– Замуж за тебя все равно не пойду.
Кайя хмыкает, но от темы отступать не намерен.
– Урфин, ты восстанавливаешься. И восстановишься полностью. Вот только потом… любое мало-мальски серьезное ранение станет последним. Хватит с тебя.
И что ему делать?
Сидеть у камина, рассуждая о былых прекрасных временах?
– Вот насчет этого не волнуйся. – Дружеское похлопывание по плечу едва не опрокидывает навзничь. – Занятие я тебе точно найду.
У меня случился ужасный день, который начался еще неделю назад…
Из откровенного рассказа одной леди
Меррон никогда не спрашивала, куда он уходит, надолго ли, и порой казалось, что вовсе его не замечала, все еще пребывая в прежнем полусонном состоянии. Она была сама по себе. И это злило Дара, потому что он представления не имел, как вернуть ее прежнюю. Нынешняя была слишком тихой.
Почти неживой.
– Вставай.
Вишневые глаза смотрят равнодушно.
Встанет. Меррон делает, что ей говорят, пусть бы ей самой и хочется остаться в постели. Пожалуй, будь ее воля, она всю оставшуюся жизнь провела бы под одеялом.
Нет, одеяло было замечательным, пуховым, легким, таким, под которым нежарко летом, но и не замерзнешь зимой. В него зашили мешочки с сушеной лавандой от моли, мошки и для хорошего запаха. Меррон обнимала одеяло, прижимала к щеке, так и лежала, глядя в никуда. Ее раны зажили, и даже та, которая на пятке, грязная и успевшая загноиться. Ссадины прошли. И синяки.
Шрамы вот остались, небольшие, но Дар хотел бы стереть их тоже.
– День хороший. Солнышко. Пойдем в сад?
Она садится. Хмурится. Если бы разозлилась и послала куда дальше вместе с садом, Дар бы понял. Но нет, встает. Идет по досочке, солнцем нагретой, и шаги неуверенные.
– Я устала. – И голос тусклый.
Она действительно устала, выгорела почти до дна. Даже не из-за Хаота – слишком много всего происходило. Железо и то не выдерживает нагрузки, что уж говорить о людях.
– Я знаю. Мы только в сад и все. Но надо одеться. Ладно?