Очнулась почти сразу, сверху прямо на нее длинно летел дождь, где-то рядом, под мхом, глухо журчала вода. Полежав немного, Светлана достала ракетницу и взвела курок. Выстрел прозвучал глухо, звук растворился, пропал между деревьями. Прислушалась. По ее подсчетам, до реки было с полкилометра, выстрел в тайге слышен далеко. Достала из ракетницы пахнущий сероводородом патрон, зарядила новый и стала ждать. Минут через двадцать внизу послышались крики, Светлана подняла ракетницу, выстрелила вновь.
— Вот она! — крикнул сверху Федя Сапрыкин.
Светлана приподнялась, увидела встревоженное лицо Сапрыкина. Вытирая рукавом пот на лбу, к нему подходил Гриша-тунгус. Сапрыкин, согнувшись, стоял рядом с корнем упавшей сосны, смотрел на самолет. Лицо у него было бледное, он молча шевелил губами. Гриша спустился в расщелину, следом за ним, подминая ветки, сполз Сапрыкин.
— Ну вот, не было печали. Зачем полезла? — проворчал Гриша. — Елка тебя спасла, не то худо было бы.
Он помог девушке подняться, и они побрели к летающей лодке. Гриша обошел вокруг, заглянул в кабину. На дне кабины росла трава. Сапрыкин хотел залезть в самолет, ухватился было за стойку крепления двигателя, но тот неожиданно зашатался и, ломая обшивку, упал на землю.
— Давно лежит, — заметил Федор, — сгнил уже весь. Чей бы это мог быть?
Гриша просунул руку внутрь кабины, достал из-за приборной доски пакет, который тут же под руками распался на мелкие кусочки. Под тканью оказалась перкаль, но Гриша не стал разворачивать, он заметил на борту еле заметные цифры, отошел немного в сторону, чтобы лучше рассмотреть.
— Не может быть! — неожиданно прошептал он. — Это же Сушков!
Вскоре из лагеря пришли другие парашютисты, они помогли Светлане добраться до больного. Вечером на вертолете его увезли в Рысево.
Сквозь расползающуюся ткань, которая оказалась перкалью, виднелась дерматиновая сумка. Она была застегнута на ремешок. Глухарев потянул за него, дерматин расползся. Сквозь сетку прогнившей ткани глянули желтые, похожие на спекшийся пирог самолетные формуляры. В сумке оказалась еще вздутая изнутри кожаная папка. Глухарев отложил ее в сторону, вытащил бортовой журнал. Перелистывая страницы, отыскал записи, сделанные в промежуточных аэропортах, потом нашел последнюю. Дальше, через перегнутый пополам чистый лист, шли дневниковые записи, сделанные химическим карандашом.
Глухарев быстро проглядел записи, остановился на последней. Даты не было. Это было письмо Павлу Михайловичу Жигунову.
«Павел, я никогда не писал тебе и не думал, что придется. Сегодня мы уходим вниз по реке. Пишу это в надежде, что самолет обнаружат раньше нас. Паша, я улетел, не повидав тебя, ты был как раз в отпуске. А мне так нужно было увидеть тебя, поговорить обо всем. Я думаю, ты поймешь, ты всегда понимал меня. Паша, мне стыдно перед Бурковым, стыдно перед тобой, перед всем светом. Но что я могу поделать с собой, если это сильнее меня. Я люблю ее и, возможно, за это расплачиваюсь.