Обозлившись на себя за непростительную слабость, она приняла окончательное решение непременно поехать куда-нибудь сегодня вечером и как следует оттянуться. Даже будучи раскрытой, она уже не проиграет. Благоприятный перелом в отношениях со Славиком произошел, а любящая дочь не станет травмировать отца, промолчит. Залогом тому – ее благородство, та самая «голубая кровь», которой нет у Насти и за которую она ненавидит «падчерицу» со всей непримиримостью своего незавидного происхождения.
– Где отец? – спросила Дайнека.
«Тварь лицемерная… – мысленно усмехнулась Настя. – Наверняка знает, что Славика нет на даче, потому и приехала – шпионить». Но вслух ответила почти ласково:
– Улетел в Нижневартовск, вернется завтра после обеда. Рада тебя видеть. Давно ты у нас не была.
– Я тоже рада, – ответила Дайнека. И, соскользнув с дивана, направилась к лестнице. – Послушай… – Она обернулась. – У тебя нет красного платья?
– Собираешься куда-то? – спросила Настя.
– Нет, просто интересуюсь…
– Именно красное? Бордовое, скажем, не подойдет?
– Нет! – Дайнека в несколько прыжков оказалась на втором этаже.
– Идиотка… – тихо ругнулась Настя. А потом тоже поднялась в свою комнату.
Их со Славиком спальня находилась на втором этаже, сразу у лестницы. Но у нее была еще одна, своя, в конце коридора. Просторная комната с косым потолком. Маленький балкон выходил в сад с торцевой стороны дома, и отсюда было хорошо видно гараж, в котором стояла «Тойота», подаренная ей недавно Славиком.
Облокотившись на перила, Настя попыталась на глаз определить расстояние до земли. Оно было не меньше четырех метров. Раньше ей казалось, что здесь не так высоко…
Она вернулась в комнату. Прореженный листвой солнечный свет веселыми пятнышками рассыпался по голубому, в цветах ковру, по миленьким обоям и дивану, на котором расположились ее любимые игрушки.
На каждый день рождения или мало-мальски заметный праздник друзья дарили Насте бессчетное количество этого необременительного зверья.
– Уж лучше бы дите родила, все было бы меньше пыли, – бурчала обычно Серафима Петровна, орудуя пылесосом, и дочь немедленно выходила из комнаты, потому что эти слова причиняли ей боль.
Настя не могла иметь детей. Вернее, уже не могла. Но матери ничего не говорила, потому что давно прошло то время, когда еще можно было что-то изменить или это имело хоть какое-то значение.
К счастью, Славик не заговаривал о детях. И она догадывалась почему: просто он не любил ее. Или любил, но как-то очень по-своему.
Настя и не желала, чтобы ее любили. Нежная привязанность мужа усложнила бы ее жизнь, ограничивая личную свободу ненужными угрызениями совести. Обман любящего или нелюбящего мужа, по убеждению Насти, были проступками разной степени тяжести. Стремясь к материальному процветанию, она наперед знала, чем собирается платить по счетам. Приносить в жертву свою молодость без остатка, жить интересами стареющего мужа – совсем не входило в ее планы. Свободное сердце жаждало романтических приключений. Идея любовного реванша неодолимо захватывала ее, лишая порой рассудка. Зов плоти в такие моменты становился сильнее врожденного прагматизма. И тогда, кто знает, что бы произошло, если бы не ее здравомыслящая мать…