О брате хозяйки вот уже тринадцать лет никто ничего не слышал и не мог сказать, и вся семья уже считала его умершим, хотя никто ни разу не осмеливался произнести это вслух.
И Констан не смел упоминать о Карле при своей супруге, чтобы не видеть слез в ее прекрасных глазах… Эта рана на сердце так и не смогла закрыться.
На тринадцатый же год его отсутствия и на одиннадцатый год свадьбы Елизаветы и Констана случилось то, чего давно уже никто не ждал в замке Попрушнек: вернулся Карл.
Как кинулись друг другу в объятья брат и сестра, как не могли разжать рук, как Карл целовал, взяв в ладони, лицо баронессы! С каким пылом отвечала ему Лиза, только и в силах шептать его имя, будто безумие овладело ею: „Карло, Карло, Карло…“ — и лишилась сознания прямо на его руках: от слишком большого счастья.
И над телом ее столкнулись взгляды двух мужчин, двух соперников: Карла и Констана, и никакого значения не имело то, как эти двое оправдывали свою взаимную ненависть. Истинная причина, понимание которой оба молодых человека гнали от себя, была в ревности.
Много раз обвинял рыцарь своего шурина в чудовищной черствости: так долго будучи на чужбине, не подать о себе даже весточки страдающим близким. О какой любви к „дорогой сестре“ может идти речь, если Карл допускал ее слезы, если разбивал ее сердце?..
Много раз кидал и Карл в лицо зятю обвинения, что тот грязно и подло прокрался в их семью, низким обманом завлек неопытную девушку в свои сети ради имени их славного рода и баронского состояния. И о какой любви к „милой Лизетт“ может идти речь, когда налицо явный расчет?..
„Вы не можете так говорить, не зная наших обстоятельств!“ — возражал Констан.
„Равно как и вы не можете обвинять меня, не зная моих!“ — парировал Карл…
Эти споры двух самых дорогих ей мужчин разбивали сердце Лизы. Она любила обоих, брата и мужа, любила по-разному, но одинаково страстно. В конце концов, оба, не желая ранить ее, оставили свои споры, но взаимная неприязнь, загнанная вглубь душ, клокотала еще неистовей, лишенная выхода.
Семья стала походить на адский котел, готовый при малейшем сотрясении извергнуть на неосторожного свое смертоносное варево.
Никто не удивлялся, что у баронета поэтому пропал аппетит, и за семейным столом он больше говорил, чем ел. Некоторые слуги утверждали, что он и не ел вовсе, а так — ковырял еду, из вежливости делая вид, что кушает. Разве что пил вино…но после, когда уже случились все ужасающие события, стали думать, что не столь уж сложно было, при известной ловкости и проворстве, выплескивать вино в камин — ведь тот находился не слишком далеко от места баронета…