Луне их было жаль. Злосчастные глупцы, несомненно, отдали Инвидиане все свои сокровища – и много ли им с того проку? Несложно догадаться, кем и какими средствами было затеяно сие благоустройство сельских угодий! Вопрос только, чем дивные из этих мест ухитрились так разгневать королеву, что та в отместку уничтожила их дома?
Хотя, возможно, все это – не более, чем средство достижения иной цели.
Инвидиана окинула взглядом придворных и снова заговорила. Возможно, прежде какой-нибудь оптимист и сумел бы различить в ее тоне едва уловимый намек на добродушие, но теперь от него не осталось ни следа.
– Когда ушей наших достигли вести о сих бедствиях, мы поручили нашему преданному вассалу Ифаррену Видару разузнать обо всем.
Тощий, точно скелет, Видар стоял на видном месте, у подножия трона, и в этот миг на губах его заиграла самодовольная усмешка.
– И что же? Верный слуга поведал нам нечто совершенно возмутительное – такое, что нашим скорбящим сельским собратьям и пригрезиться не могло.
Сдержанная любезность ее тона леденила кровь пуще всякого гнева. Охваченная дрожью, Луна прижалась спиной к острым граням колонны. «Луна и Солнце, – подумала она, – пусть это меня не коснется!» Разумеется, в тех возмутительных событиях она не участвовала и даже не знала, что произошло, однако это ровным счетом ничего не значило: в искусстве фабрикации обвинений по мере нужды Инвидиана с Видаром были отнюдь не новичками. Неужто королева уберегла ее, Луну, от Альгресты Нельт только затем, чтобы устроить ей эту ловушку?
Если так, ловушка столь хитроумна, что и не раскусить… История, изложенная Инвидианой, несомненно, была шита белыми нитками – один из дивных якобы решил отомстить другому, уничтожив земли собрата, – однако замешанной в ней особы, некоего мелкопоместного рыцаря по имени сэр Торми Кадогант, Луна почти не знала.
Обвиняемый сделал единственное, что мог бы предпринять на его месте любой. Не явись он ко двору, пожалуй, имело бы смысл бежать. Конечно, попытку найти убежище среди французских, шотландских либо ирландских дивных сочли бы изменой, но все же, сумев пересечь границу, он оказался бы спасен. Увы, он пребывал здесь, а посему, протолкавшись сквозь толпу, бросился ниц перед троном и с мольбою простер руки к королеве.
– Простите меня, Ваше величество, – с самой что ни на есть неподдельной дрожью в голосе взмолился он. – Не следовало мне так поступать. Признаюсь: да, я совершил преступление против ваших прав суверена, но сделал это лишь из…
– Молчать! – прошипела Инвидиана, и рыцарь осекся на полуслове.