Миша понимающе кивнул, что-то отметил в своей записной книжице и стал рассказывать о том, как удалось устроить прибывших с первой баржей датчан. О том, как иностранцев осматривал врач, и об устроенном карантине для тех, кого доктор признал нездоровыми. О владыке Виталии я и думать забыл. А Карбышев, как выяснилось чуть ли не полгода спустя, – нет. Шестнадцатого марта 1866 года, в среду, в архиве Томского и Семипалатинского епископа, а также в соседнем помещении, где хранились текущие дела консистории, вспыхнул пожар. Прибывший с пожарища Стоцкий уверял, будто бы там сильно пахло земляным маслом. Это означало, что был совершен поджог, но проведенное расследование так злоумышленника и не выявило. А в пятницу вечером в мой дом доставили чуть ли не пуд тщательно упакованных официально сгоревших документов. И всю ночь мы с Мишей и Варежкой выбирали из множества «вкусностей» пару бумаг, совершенно убойных для карьеры туземного владыки. И, разумеется, нашли. На этом все разногласия между губернским правлением и томским архиереем были исчерпаны. Виталий не перенес сердечных мук и угроз разоблачения его делишек, стоявших прямо-таки на грани закона – и человеческого, и Божьего. И вскоре, осенью того же года, был похоронен неподалеку от святого старца. А в губернскую столицу прибыл преосвященный Платон – прекрасный администратор и организатор. Да и как человек неплохой. Так что совесть от содеянного меня не мучила.
Магнус Бурмейстер всерьез принял мои советы и, еще будучи на родине, нанял учителя русского языка. Учитывая то, что относился он к учебе с истинно немецкой дотошностью, а в пути ему пришлось провести чуть ли не полгода, в столицу Сибири датчанин прибыл уже не «немцем» – то есть немым, а просто забавно коверкающим слова инородцем. К сожалению, мастера, которых Магнус сумел сманить в Сибирь, такими успехами похвастаться не могли. Корабела не интересовали их возможные затруднения. По его мнению, довольно было и того, что платил им жалованье.
От сибирских просторов господин Будмейстер был в полном восторге. Захлебываясь словами, перескакивая с русского на датский, чуть ли не кричал о неисчислимых богатствах, буквально, по его мнению, валявшихся без всякого применения под ногами. Сотни речушек бездарно уносили в океан воду, нахально игнорируя потребности человека в дармовой энергии. Леса, слыханное ли дело, было так много, что деревья никто и не думал пересчитать. А пароходы! А баржи! Жители глухих приобских деревенек сбегались на берег смотреть на проплывающее мимо раз в полгода пыхающее дымом чудо. Разве так можно жить? По этим великим рекам должны ходить сотни… нет, тысячи могучих кораблей! И впятеро больше барж! Можно подумать, я хотел с ним спорить.