Не поручусь за цитату точно, может, та мысль Фомы Аквинского и была связана с какими-то отдельными, частными тогдашними политическими дебатами, но мне показалась потрясающе важной именно эта особенность: избавление НЕ от политических мнений,(Фома Аквинский вовсе не анархист!), НО избавлениеименно… от необходимости иметь политические мнения!
Он может его иметь, но может и не…
И еще об одном слове-«члене» этой формулы Фомы Аквинского, которую я считаю, действительно, в числе самых важных изречений в истории человечества: избавление от необходимости иметь политическое мнение. — Теперь я выделяю последнее слово формулы: «мнение». Оцените еще и этот нюанс! Ведь имея «мнение», можно действовать или нет. Можно как-то выражать это «мнение», ухлопать миллион людей за его торжество, или «оставить его при себе». И Фома Аквинат, понимая первичность «мнения», говорит об избавлении — НЕ от необходимых политических действий, а об избавлении даже от корня всяких действий — от «мнения» вообще. Он словно отвечает тянущим его за рукава, зовущим его (кто на трибуну парламента, кто на митинг протеста): «У меня по этим пунктам — вообще нет никакого мнения!» Единственное его действие — пожатие плеч.
Получается, наш Фома тоже ценит свободу от политической необходимости, и в специальной молитве благодарит за свободу передоверить свой выбор Богу (или Его помазаннику?). Он и сохраняет ее, эту свободу — как оттенок, нюанс, как запасной клапан, запасной выход, как страховка от абсолютизма политической машины.
И российское отношение к этому явлению надо видеть сквозь давнее недоверие: 1) к политике, 2) к машинности (рутине, механической повторяемости, к «машинерии вообще»).
Помните, на распутинской Матере, еще в счастливые, не прощальныедни утвердился «каприз, игра, в которую, однако, включились с охотой все»: единственной на острове автомашине …серьезной работы не давали… запрягали поутру коней… а машина сиротливо плелась позади и казалась дряхлей и неуместней подвод. Тут тоже дело в нюансе: протест не против машины! (материнцы — не английские луддиты, разбивавшие станки), а против — абсолютизации машины.
Абсолютные монархи, как мы убедились в XX веке — оказались легко свергаемы, но вот абсолютизм политической машины— это совсем другая статья… Сидящих за ее тонированными стеклами даже и разглядеть не получается! У кого-то там пять газет и контрольные пакеты телеканалов, у кого-то — квитанции и «расписки в получении» за подписями «народных трибунов»… и вот уже избирательная масса тянется, как из тюбика, проголосовать за того, кто больше часов был вывешен на телеэкране.