Задели подсвечник на высокой ножке, и вспыхнул край шелковой кулисы.
— Пожарный рукав, живо! — кричал Валентин. Как бы прибыльный заказ не обернулся непоправимым убытком, а то и вообще гибелью заведения! Если пламя доберется до поролоновых ветвей — прощай, ресторанчик «Под платаном»!
Огонь загасили быстро, и Джузеппе, перехватив шланг, направил струю на дерущихся.
Но и это Маргариту не охладило.
А остановил ее… знакомый саркастический смех. Презрительный и холодный. И хлесткий, как пощечина.
Что ж, истерику именно пощечиной и прерывают. К Львице мгновенно вернулся человеческий облик.
Рита огляделась: что это она натворила? И ужаснулась.
Лучано лежал на полу, свернувшись калачиком и закрыв израненное лицо руками. Он тихонько постанывал.
А тот, другой… тот единственный и ненавистный, он все смеялся. Веселишься, тварь? Что ж, поглядим, кому выпадет смеяться последним.
И она склонилась над итальянцем:
— Больно тебе, миленький? Лучано, прости меня, пожалуйста. Я… знаешь, я просто перепутала: что-то в голове помутилось. Я не хотела!
Ну и придумала объяснение, глупее не бывает! Самой стало и стыдно, и смешно. И досадно… за все. И жалко себя, и загубленного праздника, и растоптанных надежд. Растоптанных этими грязными резиновыми банными шлепанцами!
Рядом с Лучано барахтала лапками перевернутая брюшком кверху черепашка, которую в пылу драки смахнули со стола. И черепашку стало жаль тоже.
— Лучано! — прошептала Маргарита. — Поедем, я с тобой, я к тебе. Буду лечить, ухаживать…
Джерми сразу перестал стонать:
— Правда?
— Конечно.
Она помогла ему подняться и взяла черепашку с паркета.
Львица снова стала королевой:
— Спасибо всем за приятный вечер. Валентин, все было блестяще. Оплата двойная. Гасите свечи!
И именинница направилась к выходу, нежно положив растрепанную голову на плечо вконец одуревшему Лучано.
Джузеппе подвел итог:
— Бабий ум — что коромысло: и криво, и зарубисто, и на два конца!
И он галантно подал руку невозмутимой Матильде.
Черепашка на тумбочке не подавала признаков жизни. Точно так же затаился и Лучано. Лежа поверх покрывала, он млел от прикосновений Маргаритиных пальцев к его синякам и ссадинам. Не шевелился, почти не дышал, лишь бы не спугнуть привалившего ему блаженства. Как он был благодарен этим ранениям, так портившим его внешний вид! «Не было бы счастья, да несчастье помогло», — сказал бы Джузеппе, увидев хозяина в эту минуту. А сам Лучано готов был пропеть из «Фауста»:
— Остановись, мгновенье, ты прекрасно! — но, естественно, не пел. Музыка звучала у него в душе.