— Да нет же, это Кауард. Ноэль Кауард. Ему мало того, что он пишет пьесы, он еще и сочиняет к ним иногда песенки. Весь Лондон поет этот его шедевр, без сомнения.
— Боже мой, эти угнетатели монополизировали все, даже издевательство над самими собой. Надежды нет. Как мы живем, боже мой, как мы живем… Зато, мадам де Соза — зато видели бы вы лицо освобождавшего меня засекреченного сингапурца, когда он с гнусной антиамериканской ухмылкой сообщал мне, кто я такой.
— Что-что? — немедленно заинтересовалась я.
— Дословно следующее. Мы чуть не упали со стульев, когда нам прочитали ваше, господин Херберт, пенангское досье. Это же досье отброса общества — опиум, провальные деловые предприятия… И кто бы мог подумать, что за этой отталкивающей маской так долго скрывался наш заморский коллега? Теперь, господин Херберт, мы будем лучше думать об американской резидентуре — оказывается, ваши соотечественники умеют больше, чем ввергать мир в глупейшие кризисы. Конец цитаты… Тут я сказал ему все, что думаю о своих соотечественниках с их кризисом и особенно сухим законом, и он на прощание налил мне стаканчик не худшего виски, мы теперь друзья… Дорогой мой кенгуренок, как ты могла общаться с отбросом общества, которым я без сомнения длительное время был? Что у тебя со вкусом? Я должен серьезно задуматься над необходимостью его воспитания.
Дальше Тони потребовал показать ему коляску, «которую он успел полюбить» — на месте ли она, не погнулось ли что-нибудь, и начал выпрашивать у меня разрешение кататься в ней в течение ближайших нескольких дней, пока не заживет рана.
— Ну, в конце концов, сказано же, что если в первом действии в углу стоит инвалидное кресло, то в третьем действии герой обязательно должен получить пулю в задницу, — пожала костлявыми плечами Магда.
— И кем сказано? — поинтересовалась я.
— Ну, этим классиком театра… каким-то русским — Станиславским, наверное.
— А твой Станиславский ничего не сказал насчет того, что я получил пулю вовсе не в задницу, как ты опрометчиво выражаешься, а в мягкие ткани бедра? — деликатно заметил Тони.
— Ну, это у меня такое широкое толкование задницы, — ответила Магда после некоторого размышления.
Тони укоризненно покачал головой и погрузился в молчание.
— Дайте же мне мои газеты, — воззвал он, наконец. — Поскольку, как сказал товарищ Карл Маркс, труд делает из обезьяны человека. Я много думал там, в узилище. Потому что зверски кусались комары и не давали спать. Я думал, и многое понял.
— Так, а на ночь тебе понадобятся вот эти таблетки, — бормотала Магда. — Доктор говорит, что рана хорошая и чистая… Но в нашем уважаемом возрасте… Я слышала краем уха, как пара людей в баре обсуждала, сколько мне лет. Хотелось спуститься с эстрады и сказать им по секрету, что есть такой возраст — «черт его знает, сколько, но явно, что до черта»… И что же ты понял?