А еще новыми мыслями. Бешеное биение в висках тоски и печали прекратилось. Мысли набегали на берег сознания, отбегали, таяли далеко в море чужой жизни, и охватывало невиданное спокойствие – Ром чувствовал себя звездой, ровно и мощно горящей, испускающей поток лучей в ледяное ничто.
Он говорил себе: только гляди вокруг, гляди внимательней, не удивляйся ничему, только радуйся.
И он заново учился радоваться.
Он радовался островерхой старинной башне с часами, стоявшей у ворот университета; радовался, когда часы били и гулкий медный звон плыл над зелеными бархатными лужайками, над кустами, что мочили ветви в теплой воде зеленых прудов. Радовался сэндвичам с ветчиной в университетском буфете. Радовался кофе в бумажных стаканчиках – автомат, как бешеный верблюд, выплевывал горячий кофе, он брызгал Рому на руки, и Ром смеялся.
Радовался пенью птиц за окном: они начинали петь очень рано, еще ночью, когда россыпь звезд стояла над Алабамой, а рыбы в прудах спали, чуть пошевеливая хвостами. Птицы будили его вместо будильника. Радовался, когда научный руководитель вонзался придирчивым прищуром в значки и крючки и черные узоры его формул и вычислений. Радовался, если его, новичка, приглашали на пикник с аспирантами и профессорами: они сидели на берегу пруда, белые факелы магнолий, жужжанье толстых огромных шмелей, накрытый пластиковый стол, жареная свежевыловленная рыба, сухое аргентинское вино, все смеются и поют песни, и Ром поет вместе со всеми.
Радовался морозной, строгой тишине лабораторий. Научным книгам – он обнаружил, что в Америке дорого могут стоить книги по физике, математике, астрономии, и скачивал их из Интернета, и сам верстал, и сам переплетал, и получалась живая книжка, и дороже всего она ему была. Так смастерил он себе «Теорию поля» Ландау – Лифшица, «Небесную механику» Шарлье и много других важных книг.
Обрадовался походу на концерт известной в этом жарком южном штате певицы Келли Роуз: она пела громким веселым голосом песни в стиле кантри, подыгрывая себе на маленькой, чуть побольше банджо, гитаре. После концерта подошел к певице с букетом азалий, а она, быстро глянув на него из-под густой светлой челки, не растерялась, тут же пригласила к себе в гостиничный номер, и он пошел, и они крепко обнимались на широкой, как плот, жесткой кровати. На другой день Келли давала еще один, последний, концерт в университетском городке. После концерта Ром пришел к ней за кулисы, бледный, и сказал:
– А теперь пойдем ко мне.
В его келье они сразу залезли под одеяло. Ром обнимал девушку и чувствовал: нет. Не то.