– Хочу…
– Но отец нас убьет…
Они понимали друг друга.
– Не печалься!
Он поднял к ней лицо. Слепое от радости лицо. Глаза закрыты.
– Вижу тебя и с закрытыми глазами.
– И я тебя!
Он продел руки ей под мышки, снял ее с тумбы. Обнялись крепко.
– Мы нашли друг друга? Да?
Она поняла.
– Да, – кивнула.
Совсем близко, за углом, гремела праздничная музыка. Играли румбу.
– Знаешь нашу песню «Besame mucho»?
Ром погладил девчонку по черным кудрям.
– Знаю.
– А я знаю по-английски немного. Вот! Слушай!
Она протянула нараспев:
– How do you do? How are you? Do you live in America?
Ром смеялся. Их животы соприкасались, как в страстном танце. Пальцы переплелись.
– Что молчишь? Плохое произношение? – она по-кошачьи фыркнула. – Ты американец?
– Нет, – сказал Ром по-русски. – Я русский.
Девчонкины брови взлетели на лоб.
– Русский?! О-о-о-о-о! Русский! Не может быть!
– Все может быть.
Он взял ее за плечи.
– Я очень тебя люблю, – сказал он тихо по-английски.
– Te amo, – сказала девчонка по-испански.
– Как тебя зовут?
– Фелисидад. А тебя?
– Ром.
Они всю ночь гуляли по Мехико. Фелисидад держала Рома за руку, как дитя. Время от времени они останавливались и целовались: около неоновых мигающих реклам, около страшных стеклянных небоскребов, около старинных мраморных фонтанов на круглых тарелках площадей, среди пляшущего народа или в безлюдных переулках. Фелисидад ловила губами губы Рома, а он ловил ее дыханье. Он чувствовал ее запах, Фелисидад пахла лавандой и немного – розой, а еще танцевальным потом, и терпким потом любви, и чуть-чуть красным перцем горчили ее теплые, подвижные, как рыбки, губы.
– Ты моя красивая. Ты моя нежная.
Он говорил ей нежности, а она говорила ему:
– Смотри, какой красивый мой город! Моя страна!
Она показывала ему ночной Мехико, будто свою грудь в распахнутом вырезе цветного платья. На ее шее болталась связка черных тяжелых каменных бус. Ром спросил:
– А это что за бусы? Как древние.
Она поняла, ответила:
– Я колдунья. Это не просто украшение. Это колдовское ожерелье.
Ром не понял испанского слова «колдунья». Она догадалась, что он не понял. Тогда она подняла руки над головой и сказала:
– Гляди мне в глаза!
Ром заглянул ей в глаза – и медленно, и все быстрее и быстрей стал тонуть, а потом полетел. Фелисидад крепко обняла его, и они полетели вместе. Над черным, в золотых бабочках огней, Мехико; над ближними горами; над пирамидами; над черными и желтыми песками; над пустынями; над вулканами; над выгибом земли; над землей, внезапно ставшей родной, любимой. У него занялся дух. Фелисидад обнимала его так крепко, как могла. Грудь под грудью. Лицом к лицу. Склеились. Сцепились. Ветер свистел. Волосы Фелисидад отдувал и бросал Рому на щеки, опутывал шею. Поднялись слишком высоко и начали падать. И, когда падали, Рома охватил страх. Он понял: они оба сейчас разобьются, – и не стало времени. Время исчезло. Его взяла Фелисидад. Время стало ее животом, ее руками, ее глазами.