Три дня прошло со времени отъезда Гилермо Мюйир. Вернувшись, он привез письмо, полное плачевных признаний профессора, который проклинал свое безумие, жалко выпрашивал прощения у Алинь, клялся, что скоро вернется, освобожденный навсегда от искательницы приключений. Мюйир объяснил свое долгое отсутствие: в пути мисс Элен потребовала, чтоб «Форверд» взял направление на Порт-оф-Спэн, так как она не хочет высаживаться в Карупано, где, по ее словам, убийцы ее дяди будут покушаться на ее жизнь.
— Так я и поверил, — смеялся Жюльен: — Она, должно быть, когда-то кутила в этом городе.
В противоположность Алинь, он охотно мирился с капризами судьбы: с гаваннами профессора, с ужением рыбы, с уроками негритянского языка, которому его обучала Атали Куку. Из чувства человечности он вместе с Алинь делал перевязки каторжнику, который, очевидно, упрямо хотел жить. Иногда, по утрам, он исчезал, унося с собой удочки. Обедал на берегу тем, что ему приносила любезная негритянка и возвращался наверх только к ужину.
— Вы меня извините за то, что я не составлю вам компании? — спрашивал он иногда с серьезным видом молодую девушку и бретонца, которых он изучал, как психолог, но намеренно не нарушал их tête à tête. Уже почти вполне исцелившийся, Жан Лармор держался теперь совершенно иначе. Менее молчаливый, он искал общества Алинь и, видя ее печальной, пытался ее рассеять, пускаясь в воспоминания о своих приключениях или рассказывая о своей семье, о детстве, о планах.
— Нас пять сыновей и четыре дочери. Я четвертый, остальные плавают или работают со стариками на земле, которая в трех милях от крепости Этель.
— Красивые у нас места! Надо видеть реку с высоты висячего моста, когда прилив превращает ее в кипящий поток! Это надо видеть. Художники приезжают даже из Парижа.
Он иногда останавливался на полуслове и ждал одобрения. Он чувствовал ее настолько выше себя, по образованию и воспитанию, что боялся ей надоесть своей исповедью.
— Я вернусь домой, но еще не скоро, совсем не скоро. Ведь, я теперь все потерял. Я приценился к красивому белому домику, возвышающемуся на холме, точно мельница. Его, наверно, продадут теперь...
— Найдется другой, красивый домик.
— Да, это не то, что моя шхуна! И вот, в тридцать два года я без гроша! А я то хотел рано жениться.
Он говорил о будущем, о земле, из которой он вырвет ее золотые сокровища, и она чувствовала, что в ней загорается тревога. Она не смела смотреть в глаза своему собственному будущему. Что готовила жизнь ей? — Одинокой женщине без семьи, без близких родных? Бегство ученого разбило ее научный идеал. По размышлении дело представлялось ей еще хуже. Она должна будет скоро вернуться во Францию и снова завязнуть в посредственной обыденной работе. Но ее тревога растворялась в энтузиазме Жана Лармора, который воспламенялся всякий раз, когда говорил о предстоящей ему борьбе.