— Через два года я сделаюсь миллионером, если только не сожрут меня ягуары. Но они меня не сожрут. Хорошо, что я потерпел крушение. Все равно я бы продал лодку, чтобы заняться только золотом. Набираешь лопату земли, бросаешь ее в корыто, мешаешь все это с водой пока не останется один только гравий, и если вы на дне не найдете на сто франков золота, так только потому, что не набрали полной лопаты. Вы можете вашей лопатой зарабатывать по тысяче франков в день и, конечно, в десять или двадцать раз больше, если у вас американские приспособления. Вы улыбаетесь, мадемуазель. А, между тем, я не лгу.
Он часто возвращался к теме о женитьбе. Несколько прорвавшихся слов позволяли угадывать в его прошлом идиллии, может быть, связи с молодыми дикарками, но воображение его было занято женщиной его будущего. По описаниям, она была так непохожа на Алинь, что, слишком хорошо сознавая пропасть, отделявшую его от молодой девушки, он мог говорить с ней об этом, как с сестрой:
— Я хочу, чтоб она была хорошей хозяйкой; даже, если я ей принесу богатства, надо, чтоб она умела готовить и обходиться без прислуги. Я хочу, чтоб она не пугалась опасности, была хорошей матерью и принесла мне хороших детей. Какая у нее будет наружность? Право, я еще даже не придумал, но я хотел бы, чтоб она была похожа на вас. Я хочу сказать, такая же большая, так же хорошо сложена, с красивым лицом и зубами. Мне кажется, что вы считаете меня слишком требовательным, мадемуазель?
Ночью, после таких разговоров, Алинь спала беспокойным сном. Она чувствовала какую то безысходность, против которой не в силах была бороться. Да, пропасть, отделявшая ее от Жана Лармор, от единственного человека, голос, взгляд, присутствие которого заставляли сильнее биться ее сердце — эта пропасть была непреодолимой...
— ...Скажите мне, мадемуазель, — говорил он однажды, шутя: — какого человека вы назвали бы своим мужем?
Этот вопрос застал ее врасплох. Внезапно забившееся сердце чуть не крикнуло: «тебя, Жан, или никого»! Она так побледнела, что он поднялся с качалки и, схватив ее белые тонкие руки своими грубыми руками моряка, воскликнул:
— Простите, я так груб и невоспитан!.. Я должен был понять, что я вам причиню неприятность. Уверяю вас, что я не старался узнать ваши тайны...
— Насколько я вас поняла, — возразила она горячо: — вы ошибаетесь, я одна, совершенно одна во всем мире со времени смерти моих родителей.
Он все еще не понимал, почему она побледнела. Он тихонько высвободил ее горячие руки и прошептал:
— Я спрашиваю себя, чем я вас мог огорчить, говоря о том, кого вы полюбите?