— Жан! — воскликнула она в слезах.
— Я всего только моряк. Проезжий. Человек, которого море поглощает в часы гнева.
— Жан!.. Жан!.. О, Жан, — взывал ее прерывающийся голос.
— Нет, оставь... Не искушай меня... Сжалься, Алинь.
Он тихонько положил ее на старый ствол, преграждавший дорогу, и сел возле нее. Она рыдала, и его сердце тоже сжалось тоской. Он гладил рукой ее волосы и мгновеньями приникал к ее губам.
— Вы когда-нибудь будете вспоминать эти часы опьянения и в мыслях своих будете мне благодарны. Вы подумаете о бедном моряке, который однажды встретился вам на пути, но в вашей жизни не совершил ничего непоправимого...
Над влажной травой светляки сплетали огненные хороводы, капли дождя вспыхивали внезапно, освещенные их крохотными фонариками. Мшистая кора стволов была обсыпана сверкающими искрами. Вверху, между вершинами деревьев, в небе, обмытом дождем, тоже мерцали алмазы. Цикады напевали свои однообразные песни. Вдали раздавался клекот ночных птиц. Раздавался грохот моря в его неустанной борьбе со скалами.
Как ребенок, уставший от слез, она уснула на груди молодого человека, который, задумавшись, устремил глаза к мигающим звездам. Он осторожно разбудил ее. Сверху раздавался жалобный крик.
— Мамзель! Мамзель! Где вы? Где вы?
Наслаждавшийся свежестью утра, Жан Лармор с террасы увидел Алинь и Жюльен, шедших в направлении северной башни и скоро присоединился к ним в нижнем зале, где раздавались стоны каторжника. Его раны — два укола кинжалом в плечо и в бедро — были уже на пути к излечению, но лихорадка и кашель не покидали его.
— Эль Браво, — сказал моряк: — не похоже, чтоб ты скоро отправился в ад.
Он называл его (Эль Браво, свирепый) именем, которое дали ему индейцы с Ориноко, среди которых он совершил не мало преступлений в течение пяти лет, протекших со времени его бегства с каторги.
— Эль Браво не издохнет таким образом, капитан, — усмехнулся больной, приподымаясь с кровати.
— Чем ты занимался до каторги?
— Заведывал протокольной частью.
— Вот, погоди, явится за тобой венецуэльская полиция! Получишь свои двенадцать пуль в спину.
— Тринадцать, — поправил каторжник; — потому что ваша еще сидит в моем теле.
На террасе все трое друзей встретили Ляромье, который принес им радиограмму: ожидаемый уже несколько дней Шарль Зоммервиль выедет на «Форверде» после полудня.
— Объявляю пари! — крикнул Жюльен: — даю сто против одного, что патрон вернется не один. Вы хмурите брови, мадемуазель Алинь? Наивное дитя. Я вам говорю, что, если кто-нибудь из них бросит другого, то это будет она. Я психолог, поверьте!