Напрасно на обратном пути Лармор пытался рассеять ее печаль. Улыбка, которую ей посылал негр на операционном столе, будет отныне неизгладима, как упрек. Эта улыбка непрерывно мучила ее и укоряла ее за лживую мечту, бросившую его — доверчивого и послушного — под лезвие ножа. Ничто больше не привязывало ее к жизни. Она вращалась в каком-то хаосе, где светилась только одна эта невыносимая улыбка. Разочарованная в науке и любви, в страхе перед будущим, где все дороги терялись во тьме, она в первый раз в жизни задумалась о конечном избавлении...
— Я очень огорчен, что вижу вас такой грустной, — настаивал Жан, которого мрачное молчание молодой девушки расстраивало: — Надо примириться. Угаснуть в таком предельном возрасте, как этот старик, разве это не завидный конец.
— Конец, которого я не дождусь, — прошептала она.
Потом, подняв на него странный взгляд, она решительным тоном произнесла:
— Когда пропадает радость жизни, единственный выход — добровольная смерть.
Он остановился, взволнованный ее словами, не решаясь понять их.
— Алинь, Алинь, что вы хотите сказать? Я не могу поверить. Расставаться с жизнью из-за этого старика... Это непонятно.
— Для вас.
— Для меня, для всякого разумного существа. Вы страдаете, Алинь, но вы ведь сильны и разумны. И сама мысль о самоубийстве должна вам казаться противной. Ведь это преступление — добровольно оставить жизнь.
Она не слушала его. Когда он умолк, она высвободила руку и с внезапным порывом воскликнула:
— Я верила в вас, я верила в науку — больше я ни во что не верю теперь.
Но скоро она опомнилась, подошла к Жюльену и напомнила ему о том, что надо перевязать каторжника. Ослабевший от двух операций Браво находился еще в состоянии близком к оцепенению. На стук в дверь он полуоткрыл глаза и улыбнулся той усталой улыбкой больных, которые перестали страдать.
— Вы все-таки пришли, — прошептал он.
— Ну да, — сказал Жюльен: — Ведь, я вам говорил, что мы идем хоронить бедного Жозе-Марию.
— Может быть... Когда же этот старик закатил глаза?
— Вчера, в полдень.
— В то самое время, когда патрон резал мой нарыв? Вот счастье! Если б негр издох часом раньше, ведь меня оставили бы реветь до самого утра. Вот счастье, так счастье!
Когда Жюльен приготовился повернуть его на бок, чтоб снять повязку, он воспротивился.
— Нельзя ли отложить до вечера? Так хорошо лежать и ничего не чувствовать. Не трогайте меня. Не шевелите. Мне иногда кажется, что у меня такая же штука, вот здесь.
Он показал рукой на переднюю часть шеи и пожаловался на жжение в этом месте.
— Странно, что там такое у меня в глотке? Я думаю, не ударил ли меня кто-нибудь ножом или мне это снилось?