— Шурка! — Дутов также повысил голос.
Васильева заплакала — некрасиво, тряся плечами, вздрагивая всем телом, а Дутов, глядя на нее, думал о том, что, в сущности, эта женщина ему надоела и сама виновата в том: лезет во все дела. Скоро, наверное, в штабные карты засунет нос.
Кончив плакать, Васильева отерла рукой мокрое лицо, с надеждой глянула на Дутова:
— А, Сашка?
— Нет! — отрицательно покачал головой Дутов.
Опять залившись слезами, она уже жалела о том, что затеяла этот разговор, сердце у нее что-то стиснуло обреченно. Когда она подняла голову и пальцами расклеила слипшиеся ресницы, Дутова рядом уже не было. Атаман перешел в соседнюю комнату — там появился начальник штаба Поляков, тщательно выбритый, пахнущий французским «о’де колоном», неторопливый, внимательный.
Поляков предложил атаману:
— Может, нам этого дурака-есаула сдать в контрразведку?
А, Александр Ильич?
— Богданова?
— Так точно.
— Не надо, — поморщился Дутов. — Сейчас меня не понимает треть казаков, а тогда будет не понимать две трети… Не надо!
Поляков склонил голову:
— Как скажете, Александр Ильич.
— Наша задача — другая: на все командные посты расставить своих людей. Вы понимаете, что я имею в виду? — взгляд атамана сделался жестким, в нем вспыхивали крохотные неяркие молнии.
— Тургайцев? — поспешно спросил Поляков.
— Верно, — крохотные молнии исчезли, голос атамана обрел прежнюю ровность и неторопливость, — тургайцев… Это первое. И второе — нам пора реформировать казачьи части. Тогда позиции различных Богдановых, Каргиных и прочих превратятся в бумагу для подтирания задницы.
— Может, не реформировать, Александр Ильич, а унифицировать? — осторожно поправил шефа начальник штаба.
— Что в лоб, что по лбу — все равно… Лоб-то — один.
— Я займусь этим, — пообещал Поляков.
— Займись, любезный, — Дутов сомкнул руки на животе, повертел большими пальцами.
Его неожиданно обеспокоил разговор с Сашей. И хотя пять минут назад атаман, разозленный, горячий, готов был выкинуть ее за порог своего роскошного вагона, сейчас на это у него не хватило бы пороха. Еще немного — и он размякнет, попросит Шурку о прощении, хлопнется перед ней на колени, и все возвратится на круги своя… Все действительно возвратится. Кроме симпатичных вчерашних гимназисток… Дутов втянул сквозь зубы воздух, поболтал во рту, словно бы хотел остудить собственный язык и отрицательно мотнул головой:
— Нет!
Вскоре Саши Васильевой не стало — сложив свои вещи в два узла, она вынесла их на перрон оренбургского вокзала, коротким простым движением перекрестила окна вагона и, стройная, красивая, вызывающая восхищение у офицеров, находившихся на перроне, сунула два пальца в рот и лихо свистнула. В ту же минуту из-за угла вокзала вывернула пролетка с кудрявым кучером-лихачем, подпоясанным цветастым цыганским платком — ни дать ни взять, разбойник из старой былины. Кучер свистнул ответно, гикнул и остановился у Сашиных узлов. По-царски приподняв длинную юбку, Саша взошла в пролетку, лихач кинул следом узлы, и пролетка, развернувшись с грохотом, бесследно исчезла.