Заяц же неспешно поднялся, встрепенулся и потрусил дальше, в следующую степную балку, на поиски зазнобы.
Удалов выбухал из себя кашель, сплюнул на снег.
— Вот так заяц! Кто бы мог ожидать такой прыти от косого? После того что мы с тобой, братка, увидели, зайцев стрелять рука не поднимается, — сиплым голосом проговорил он. — Ах, как ловко косой объегорил орла! Вот голова, два уха!
— И мне стрелять не хочется, — признался калмык, — грешно как-то. Но стрелять надо. И Еремея поднимать на ноги надо, и тебя поддержать, — он шумно вздохнул.
Удалов с хрипом втянул в себя воздух, встревоженно дернул головой и замер. Прислушался к чему-то далекому, для калмыка неведомому, ничего не услышал, поник всем телом, обвял…
— Как там Шурка моя, — прошептал озабоченно, тихо, и калмык понял, о ком говорит Удалов. — В городе куда голоднее, чем нам, — люди дохнут сотнями…
— Откуда знаешь? — спросил калмык.
— Знаю, — Удалов поежился, словно хотел поглубже забраться в свою одежду, но тесно было в ней, неудобно, а главное — холодно.
— Ну и что Шура? — калмык покосился на спутника. — Пишет?
— Ага, — Удалов усмехнулся, — письма привозит мне почтовый курьер на белой лошади…
— Ты чего, женился на ней? — полюбопытствовал калмык.
— Женился, — просто ответил Удалов, — без меня она пропадет.
— Это почему же?
— Те, кто побывал у атамана в руках — пропадают. А Шурке пропасть нельзя, у нее брат недозрелый на руках. Сгинут оба.
Удалов неожиданно начал заваливаться набок, сползая с седла, побледнев лицом, поспешно ухватился за луку, с трудом выпрямился. Ветер с воем поднял с наста горсть жесткого мелкого сеева, швырнул ему в лицо, словно издеваясь. Удалов хотел выругаться матом, но вновь вспомнил Сашу и улыбнулся.
— Чего расцвел, как подсолнух? — спросил у него калмык, хотя и без слов было понятно.
— Шурк, она… А Дутов здорово обидел её, — сказал Удалов, — очень сильно обидел.
— И что?
— Да то, что после этого он мне врагом заделался.
Продолжать разговор было опасно: хоть и безлюдна степь, и никого в ней, кроме зайцев, да орлов, а все, что в ней происходит, — известно бывает многим.
— Ты это, — голос у калмыка сделался хриплым, — умолкни! Понял?
Стрелять из карабинов по зайцам всегда несколько неудобно, и все же охотники добыли двух косых, привезли их в клуню. К вечеру приготовили шулюм — блюдо для больного человека вкусное и полезное. А главное — способное поставить его на ноги.
Калмык буквально висел над Еремеем, требовал, чтобы тот съел шулюм.
— Хлебай, хлебай, иначе не выздоровеешь.
Еремей отрицательно мотал головой, потный, слабый, сводил брови в одну упрямую линию, давился, но ел. С этого дня, с шулюма заячьего, заправленного степными корешками, дело пошло на поправку.