Поскольку мазанка эта — рыбацкая, то, наверняка, где-нибудь должна быть спрятана и сеть хотя бы часть ее, рваная… В избушке кусок сети действительно нашелся, спрятанный в самом сухом месте — за печкой. Калмык поцецекал озадаченно языком — дыры в выбракованной сетке были очень большие — придется чинить. Бембеев почувствовал себя усталым, но собой остался доволен — все, что ни замышлял, — все ему удавалось.
Он, выглянув из мазанки, сунул в рот указательный палец, громко свистнул. Никто в дутовской армии не умел свистеть, как он, — ловко, одним пальцем, прижав его к языку, по-шамански хитро и лихо, лишь один Бембеев; нескольких человек он пробовал обучить этому лихому свисту — не получилось.
Конь, услышав команду хозяина, со звонким ржанием вынесся на берег, отряхнулся и с места пошел галопом. Только земля гулко задрожала под его копытами. Бембеев ухватил коня за храп, сунул в зубы сухарь — конь любил сухари, будто пьяница — шкалик. Конь с удовольствием сжевал каменной твердости сухарь, поддел хозяина мордой под локоть — давай; мол, еще…
Распустить сетку оказалось делом непростым — калмык кряхтел, напрягался, сдувал с кончика носа пот, но разгадать запутанные намертво узлы неведомого вязальщика не смог. Завидев человека около мазанки, начали слетаться чайки, шумно плюхались в воду, кричали, спрашивали у Африкана, когда же он забросит снасть в озеро? Африкан улыбался, сопел, впивался зубами в слипшиеся узлы и не отвечал птицам.
Связь между Чанышевым и Дутовым работала бесперебойно, будто хорошо смазанный механизм: курьеры регулярно ходили в Суйдун, возвращались обратно.
Темной ночью, в начале октября, Чанышев ждал связиста в предгорьях, у двух дряхлых каменных зубов, распадающихся прямо на глазах. Связник опаздывал, и Чанышев нервничал — не случилось ли чего? Время ведь такое, что люди исчезают сотнями, и никому даже в голову не приходит искать. Хоть войне и пришел «кердык», как насмешливо выражался Давыдов, а она продолжается — невидимая, неслышимая, но очень злая, и крови на ней льется не меньше, чем на войне масштабной.
Наконец вдали послышался мягкий топот, сдобренный тряпичными куклами, специально намотанными на копыта. Чанышев прислушался — показалось, что топот был сдвоенным. Может, за связником скачет еще кто-то, выслеживает его?… Чанышев расстегнул деревянную кобуру, откинул верхнюю захлопывающуюся крышку, ощупал пальцами рукоять маузера… Вновь прислушался к темноте. Точно, топот копыт был двойным — вместо одного связника приближались двое. Чанышев всунул руку в карман куртки, проверил, есть ли патроны? Обычно он обязательно кидал десятка два россыпью на дно кармана — на всякий случай. Если стрельба оказывалась затяжной, то «рыжики» всегда бывали кстати — так патроны к револьверу звал «рыжиками», либо «грибочками» тот же Давыдов. Остроумный человек.