Дутов, получив этот план, довольно рассмеялся:
— Это — то самое, что нам нужно больше хлеба!
— Что делать с «почтальоном», ваше высокоблагородие? — спросил Удалов.
— Отпустить.
— Вместе с этой бумажкой?
— Только вместе с нею. Иначе будет потерян весь смысл операции. Через десять минут я отдам вам это послание.
Штабные работники, как и обещал Дутов, колдовали над «посланием» ровно десять минут, перерисовали схему, направление прорыва и вновь запечатали бумагу в кошелек.
Удалов отволок сильно перетрухнувшего кобеля в окоп, там подсадил его на бруствер в низинном месте, чтобы немцы не заметили. Пес, пригибаясь к земле, едва ли не волоча свою повинную голову, унесся вначале в лощину, покрытую вереском, оттуда — на пригорок, сделал там стойку и вскоре скрылся на вражеской территории.
Дутов удовлетворенно засмеялся — в нем появилось что-то мальчишеское, будто он вновь ощутил себя гимназистом, решившим испробовать свои силы в кулачном бою. Небольшие медвежьи глазки его нетерпеливо расплылись, сжались в прорези — ему хотелось побыстрее вступить в игру, затеянную подчиненными, он уже видел, во что она выльется. Противнику можно накостылять так, что тот будет кашлять до самого лета, и серые стальные шлемы «фельдграу» ему понадобятся уже для того, чтобы варить в них целебные примочки и снадобья. Дутов засмеялся вновь:
— Главное, чтобы немцы, их главные силы, поверили бумажке, пришедшей от окруженцев, из самой середки слоеного пирога, и ничего не стали менять, — сказал он адъютантам.
В окопы загнали комендантский взвод, хозяйственников, ездовых… Подтянули несколько пулеметов, снятых с других мест, под прикрытием темноты затащили в лесок облегченную горную пушку, потом еще одну, установили орудия без всякой пристрелки, — артиллеристы в полку опытные, на глазок могли бить хоть по самому Бухаресту, лишь бы стволы пушек были подлиннее, — откупорили ящики со снарядами и приготовились встречать гостей.
Было тихо, очень тихо. Земля, которую за день немного разогрело тусклое невзрачное солнышко, теперь отдавала свое тепло людям и пространству — буквально из ничего, из воздуха рождались кудрявые трескучие туманы, лихо слизывая пласты изморози, ломали макушки у засохшей грешной поросли, забивали глаза солдатам едкой, как дым, ватой. В этой непролазной вате глохли все звуки — не слышно было даже голосов.
Дутов обеспокоенно глянул на часы, пощелкал крышкой, не хотевшей закрываться на запор, сунул «мозер» в карман. Рядом с ним стоял Лосев — старый офицер с серыми от седины висками и неприятным тяжелым лицом — также напряженно вглядывался в темноту.