— Ну ты, брат, даешь, я бы ее давно на лечение мозолей пустил.
— Каких мозолей?
— Тех, которые в желудке. Чтобы они не допекали, их надо регулярно смазывать водкой.
Африкан и холстину заранее приготовил так, как только в госпитале и могли приготовить — скатал в два длинных рулончика. Как бинт. Для перевязки «бинты» были великоваты, поэтому Удалов оторвал часть от одного из них, намочил водкой.
— Подставляй-ка, паря, бестолковку. Я, конечно, не сестра милосердия, но раненых мне приходилось перевязывать.
Бембеев скривился в ожидании. Удалов это заметил, подмигнул Кривоносову, с интересом наблюдавшему за процедурой, потом аккуратно смыл водкой застывшую кровь, наложил холстину Африкану на голову и похлопал того ободряюще по плечу:
— Терпи, казак, атаманом будешь.
Бембеев с трудом раздвинул спекшиеся губы:
— Какого войска? Оренбургского?
— Калмыцкого.
— У нас там свой атаман имеется. Нойон — князь… Он всем командует. Единолично.
— Не слишком ли жирно?
— Да и с оренбургским можно проскочить мимо. На это место наш командир полка в будущем обязательно станет претендовать.
Кривоносов сплюнул на дно окопа:
— Ну, ему до атамана так же, далеко, как Африкану до своего нойона, — сказал он и умолк.
— Для этого нужно быть генералом, — подхватил Удалов, — а до генерала Дутову еще служить да служить. Знаешь, сколько хлеба и соли надо смолотить?
С перевязанной головой калмык выглядел картинно — походил на древнего воина, невесть каким образом прорвавшегося сквозь времена и очутившегося в этом сыром, грязном окопе. Он поднялся, ногой отодвинул в сторону снарядный ящик, на котором сидел.
— Хоть красные мухи перестали перед глазами роиться, — чужим сиплым голосом произнес он.
— Может, тебя все-таки сдать на руки какой-нибудь симпатичной сестричке милосердия, — предложил Кривоносов. — Отдохнешь, кашей подзаправишься… А?
— Не надо.
— Смотри, паря. Вольному — воля…
На рассвете, когда природа сделалась тусклой, невзрачной, деревья будто слиплись друг с другом, а высохшая трава в нескольких местах покрылась хрусткой изморозью, вновь появился пес-связник. Его заметили на подходе к линии казачьих окопов — осторожного, подрагивающего от холода и ощущения опасности, с поджатым хвостом, растолкали дремлющего под брезентом Удалова.
— Твой приятель опять приперся…
— Какой приятель?
— Пес немецкий. Который туда-сюда бегает.
— А-а, — Удалов с хрустом потянулся, зевнул. — Этого «кабысдоха» надобно снова словить.
Пес обошел казаков стороной, на бегу схватив какую-то полезную для живого организма травку, в лощинке присел, огляделся. Посмотрел на макушку высокого раскидистого дерева, которую облюбовали для ночевки крупные мрачные вороны, потом пробежался взглядом по длинным брустверам казачьего окопа и, поспешно вскочив, понесся к окруженцам. Через несколько секунд он исчез.