Я загнал машину вглубь бокса и выбрался из салона. На краю смотровой ямы сидел механик Вахиб и курил, не обращая внимания на Макареца, который еще день назад при виде такой картины стал бы ядом плеваться и делать вид, что он — потерявший управление космический корабль. Но теперь завгар лишь мотал сопли на кулак, шмыгал носом и вообще всем своим видом показывал, что он не полное дерьмо, а тоже, в некотором роде, человек.
Я засунул руки в карманы и уставился в окно. Узкое, высокорасположенное, оно показывало унылую панораму октябрьского неба. Ярко-синего, солнечного, но уже до холодной сталистости отмытого дождями и отполированного заморозками.
Вздохнув, я пошел к Макарецу. И, подойдя, впервые за несколько лет обратился к нему по-людски:
— Это, Василич… Натурально, я не я буду… Никак, вообще…
— Чего? — удивленно спросил он.
Вы будете смеяться, но я смутился. Я, Миша Мешковский, не мог найти слов, чтобы выразить то, что думаю! Впрочем, только сначала. Потом дело пошло лучше:
— Не смогу я сегодня работать. Руки трясутся. Нервы — ни к черту. Еще собью кого-нибудь. Неохота. Я ставлю машину.
— Ставь, — он махнул рукой и шмыгнул носом. — Какая теперь-то разница?..
Я так и не понял, что имел в виду завгар — или то, что со смертью Четырехглазого во всех что-то надломилось, или что мне теперь можно делать, что угодно — все равно меня скоро попрут из таксопарка.
Разбираться я не стал. Потому что не врал, говоря, что нервы — ни к черту. Напрягись я сейчас мозгом, и не уверен, что смогу удержать на месте свою крышу. А потому просто протянул Макарецу ключи, нашел свою фамилию в протянутом журнале, поставил напротив закорючку, долженствующую означать подпись и, через раз переставляя ноги, пошел к выходу.
Мне было хреново — факт. Так же, как хреново было всем, кто работал в гараже и кому уже сообщили о смерти всеобщего приятеля Четыре Глаза. Так же, как хреново было самой природе — она вяла без зазрения совести, усугубляя хреновость в людских душах.
Я знал, что рано или поздно доберусь до подонков, размозживших Четырехглазому голову. Я чувствовал, что этого не избежать. Даже несмотря на то, что не знал, с чего начать поиски. Но что-то, какое-то неясное предчувствие, сосало мою душу. Она чувствовала близкую кровь, и настраивалась на бой.
Но с кем? Я не знал, где противник, не знал, в какую сторону нанести первый удар. Более того — я не знал, первым нанесу удар или все-таки буду стороной обороняющейся. Впрочем, тут у меня было определенное преимущество — я знал, что война будет, а подонки — нет. Фактор внезапности оставался на моей стороне, но как его использовать, я тоже не знал.