Поэтому и спокойны краснокожие, расчехляя свои топоры — знают, что Великий Дух отдыхает. Поэтому, собственно, и я был спокоен тоже. Что толку гадать — выдюжит ли организм? Все равно назад уже не повернуть — завтра Камене ударит моча в голову, и он пошлет ко мне гонца с заданием узнать, как завершились мои переговоры с работниками таксопарка. И что я ему скажу? «Извини, брат, не успел я с ними переговорить. А на то, что я вчерась в таксопарк заходил, ты внимания не обращай. Это у меня привычка такая — забежать и посмотреть на постную физиономию Макареца. Я без этого жить не могу»? Но ведь гонец не поверит. Покрутит пальцем у виска — моего или своего, какая разница? — и поедет докладывать боссу. А босс у виска крутить не станет — он, скорее, голову открутит. И голова, между прочим, будет моя. И отсидеться в обороне я уже не смогу — война в городских условиях, тем более война одиночки, должна быть только наступательной, в этом ее единственная надежда на успех.
Поэтому я и атаковал первым. Правда, штурм номер раз захлебнулся. Но это не беда. Просто соперник попался достойный. А с такими драться — одно удовольствие. Поэтому к Камене я испытывал определенный интерес, который можно было бы назвать профессиональным, занимайся я подобными делами постоянно. Для такого борца со злом и несправедливостью, как я, он был вполне подходящим противником. Впору расклеивать афиши: «Матч века! Грандиозное шоу! Претенденты бьются на смерть!», или что-то в этом духе. Зрелище предстояло быть грандиозным, и лучше бы мне, конечно, смотреть его со стороны, но так уж получилось — я был одним из претендентов.
Впрочем, я не в обиде. Да и глупо обижаться, когда сам заварил эту кашу. Вернее, кашу заварил Камена. Но ведь меня никто не заставлял брать самую большую ложку и первым переться к нему на обед. А я взял и приперся. И увяз в этой каше по уши. И, наверное, правильно сделал — потому что если бы считал, что это неправильно, ничего такого и творить бы не стал.
Мощные корпуса молококомбината появились из тьмы и тумана лишь ближе к половине двенадцатого. Давно рассосались романтики-влюбленные, теперь по улицам, шатаясь, бродили пьяные пижоны, изредка цепляясь друг к другу или к случайным прохожим, и тогда возникали драки. Впрочем — не так уж часто. Пижонам тоже было не интересно получать по сопатке. В общем, ночная жизнь шла своим чередом, почти ничем не отличимая от самое себя десяти— или двадцатилетней давности.
Остановившись перед воротами комбината, я осмотрелся. Вокруг никого не было. Туман надежно упрятал окна домов напротив, обезопасив меня и с этой стороны. Даже свет уличных фонарей почти полностью растворился в его белесой шубе, отчего мир стал слегка нереальным.