«Я это видел, Гил. Они смотрят на эту штуку через стекло, и оно покрывается испариной от того, как они прижимаются носами, и отпечатки ладошек медленно тают, когда сами дети уже умчались поглядеть на что-нибудь другое. И для них он – полная бессмыслица. Хочешь знать, почему?»
Рингил, вальяжно раскинувшийся в кресле, махнул рукой. Он и сам был не слишком трезв.
«Нет. В смысле, да. В смысле, понятия не имею. Валяй, объясни».
«В том городе, Гил, никто ничего не понимает, потому что для них это уже не имеет значения. Они не боятся стали и людей, которые ее носят, и никто из них этому не научится, потому что нет нужды. В том городе, который я увидел, таких людей больше нет. Нас там нет».
«Тебя послушать, местечко зашибись, какое красивое. Как мне туда попасть? – Рингил свирепо ухмыльнулся кириатскому клановому вождю. – А, погоди – сейчас ты скажешь, что за жилье там дерут втридорога, верно? И как мне зарабатывать на жизнь, если они держат мечи в музее?»
Грашгал очень долго смотрел на него сверху вниз. Потом улыбнулся.
«Боюсь, Гил, ты туда не попадешь. Слишком далеко, и быстрые тропы чересчур извилисты для людей. А на прямой дороге и ты, и я станем пылью, полузабытыми сказками еще до того, как этот город начнут строить. Но его час настанет, и этот меч будет тому свидетелем. Кириатская сталь, смертоносная и долговечная. Когда закончатся войны, и даже боги забудут причиненную ими скорбь, а кириаты превратятся в миф, в который никто не верит, эта убийственная… окаянная… вещь будет висеть без дела, не причиняя вреда, выставленная напоказ для детишек. Вот как все закончится, Гил. И некому будет вспомнить, задуматься или понять, что эта штуковина может натворить, если дать ей волю».
* * *
Рингил пришел в движение, словно вихрь, и первого из людей Хейла встретил синеватой дугой взлетевшего клинка. Головорез занес секиру, а Рингил уже выставил Друга Воронов, отражая удар. Он парировал, сжав оружие обеими руками, жестко, целясь не в секиру, но в руку, которая ее держала. Кириатский клинок аккуратно рассек запястье. Кровь хлынула из обрубка, его забрызгало, и в душе Рингила что-то неистово-дикое завопило от восторга. Отрубленная рука продолжила падать по дуге, брызгая кровью и пачкая их обоих; секира глухо ударилась об пол. Ее владелец тупо уставился на собственные пальцы, еще сжимающие древко, и крик застрял у него в горле. Рингил рубанул по тому месту, где плечо соединялось с шеей, рассек артерию и сухожилия, прикончив врага.
Следующий, с коротким мечом в одной руке и булавой в другой, уже был у него за спиной. Рингил сделал ложный выпад справа, сверху вниз и вынудил противника поднять оба оружия не туда, а потом опустил Друга Воронов низко, почти горизонтально, и замахнулся, целясь в живот. Ни один широкий меч, выкованный из человечьей стали, не позволил бы так резко сменить вектор движения; но кириатский сплав не просто позволил – он ответил на маневр песней. Удар рассек врага от бока до бока, и меч зацепил хребет, прежде чем вышел из тела.