– Ладно, я останусь с…
– Нет. – Прозвучало резче, время для красивых жестов миновало, и собственный страх Рингила начал разъедать его решимость. – Убирайся, пока можешь. Вернись к Милакару живым и расскажи, что тут случилось. Позаботься, чтобы Братство выплатило семье Гирша кровавый долг.
– Ты…
– Просто уматывай на хрен, будь другом. – Рингил метнул в него сердитый взгляд и опять сосредоточился на дверном проеме и силе, которая должна была пройти сквозь него. Воздух наполнился тихим мелодичным гулом, от которого он стиснул зубы. – Ты уже проиграл в этой битве. Разве не видишь? Если останешься, сумеешь только сдохнуть.
Существо, которое убило Гирша, выплыло во внутренний двор.
Рингил испытал знакомое по полусотне битв ощущение: миг своеобразного спокойствия, когда все прочие варианты развития событий утратили важность. Но не считая этого, давно знакомого перехода, он почувствовал, как волна ледяного ужаса пробежала по хребту до затылка. Существо под названием «двенда» совсем не походило на образ, который сложился в его воображении.
«Хойранов кривой хрен, Шалак, ты бы это видел. Ты и твои друзья, любители всего олдрейнского. Они бы наложили полные штаны».
Как огонь по бумаге, оно шло к Рингилу, словно танцующий синий ливень шириной в дюжину футов, и сияние разливалось по полу, чтобы взметнуться опять. В нем появлялись зигзаги более яркого света, похожие на трещины, разъедающие прозаичные каменные плиты двора и прохладный воздух, как солнце разъедает тени. Тварь рассмеялась, приближаясь; что-то пропела себе под нос без слов, как мастер, занятый любимым ремеслом; говорливый ручей или костер, для которого не пожалели дров; как все они сразу – сравнения пришли на ум в один миг, – но в потоке звуков, хлынувших точно рой кусачей мошкары ему в уши, звучало недоброе, гулкое эхо, от которого необъяснимым образом заныло в груди.
– Беги! – крикнул он Эрилу. Все, больше ни единого вздоха за пределами битвы.
Оно не было человеком, и даже ничем не напоминало. Образы жутких надменных существ из Шалаковских обрывков рукописей и иллюстраций исчезли, словно марионетки в кукольном театре, когда кукольник встает из-за ширмы, чтобы насладиться аплодисментами. Двенда шел к Рингилу, что-то бормотал ему, пел и трепетал; он шел, чтобы забрать Рингила, и тот наконец понял, какое подспудное болезненное чувство сопровождало происходящее.
Утрата.
Это был отдающий синевой привкус тоски, столь глубокой, что ни один лот не достал бы до ее дна. Победа при Раджале, которая не случилась; его брат, уходящий по длинному темному коридору; жизнь, которую он мог бы прожить в Ихельтете, если бы отвращение и ярость не вынудили его отправиться в изгнание. Рабы, которых он не освободил; кричащие женщины и дети Эннишмина, которых не спас; груды немых мертвецов и руины домов. Каждое неправильное решение, которое он принял, каждый путь, по которому не смог пройти – все распростерлось перед ним. И какую же он почувствовал боль… Рингил глядел на свои потери, и они разъедали его, как драконья слюна. Теперь он видел, что у двенды было мерцающее сердце: там плясала какая-то тень, просматривались изгибы, которые могли быть изящными конечностями – возможно, стройный, широкий торс, длинный, быстрый край чего-то…