Молодые конюхи в Виселичных Водах так себя не вели.
А потом двенда мягко увлек его на пол, и если камень под ними и был холодным, Рингил этого тоже не заметил. Он приподнялся и окинул взглядом собственное тело, все еще в сапогах и со спущенными бриджами, и темную фигуру, что сгорбилась, свернулась на его ногах и бедрах, опустив голову, словно кормящийся зверь, и где-то, явно далеко за пределами ви́дения – умопомрачительно-размеренные движения рта вверх-вниз, исследующий палец, то проникающий внутрь неизведанной территории, то покидающий ее. Аромат тела двенды, сводящая с ума пряная смесь и едва уловимый намек на запах дерьма из его открытого ануса. И рот, и палец все продолжали и продолжали приближать его дюйм за дюймом к краю пропасти…
И сбросили.
От силы, которая пронеслась сквозь тело Рингила, когда он кончил в сосущий рот двенды, он изогнулся так, что едва не сломал спину. Он приподнялся на каменном полу, снова рухнул, подергиваясь и – он осознал это с внезапным, холодным потрясением – смеясь и бормоча одно слово: «Нет, нет, нет, нет, нет…»
От этого у него на глазах выступили слезы – впервые с юности, после кровавой бойни на его первом поле боя.
Когда сил в нем не осталось, и он лежал там, иссушенный и пустой, совершенно неподвижный, он почувствовал, как двенда отделился от него, скользнул вверх и оседлал его грудь. Потянулся вниз, взял собственный набухший член за ствол, грубо провел головкой по щеке и лицу. Пряный запах нахлынул вновь, теперь от его густоты кружилась голова. Рингил, следуя за мягкими движениями, открыл рот и потянулся за членом губами. Двенда чуть сильнее сгорбился над ним. Кажется, олдрейн улыбался, когда головка угодила в рот Рингила – но в сумерках было не разобрать наверняка.
Рингил неловко потянулся мимо оседлавшего его тела, отыскал тонкую и нежную кожу стержня, осторожно заменил пальцы двенды на собственные. Попытался встретиться взглядом с темными блестящими глазами над собой. Он сосал и сжимал, собирался приняться за дело всерьез, как вдруг двенда что-то произнес на непонятном языке и высвободился.
– Но я хочу…
Олдрейн отполз вниз вдоль его тела, наверное, продолжая улыбаться.
Двумя руками широко развел Рингилу ноги, вынудил поднять их и согнуть в коленях. Что-то сделал с собственными ладонями – Рингил услышал тихие звуки плевков, – а потом опять возникло давление на сфинктер, на этот раз сильнее и настойчивее, чем было с пальцем. Двенда привстал над его раскинутыми, согнутыми ногами, неумолимо проникая все глубже и глубже, двигая челюстью – Рингил это видел в тусклом свете, – разговаривая с ним на том же странном певучем языке, что и раньше. И он помогал, придерживал ноги, чтобы они не мешали, вскидывал бедра, и его челюсть напрягалась от повторения: «Да, да, да…»