А потом двенда рухнул на него так, что их лица разделяли считанные дюймы, и схватил за голову обеими руками, разжал губы еще одним поцелуем. Толчки учащались, набирали силу, голодную и жаждущую, и одновременно с этим Рингил вдруг почувствовал, как снова делается твердым, будто камень. Двенда тоже это увидел, в полутьме сверкнула его улыбка, и Рингил внезапно понял – несомненно, двенда сказал ему правду, здесь нет времени, оно и не нужно, потому что в нем нет смысла. Ведь смысл есть лишь в том, чтобы отдаться этому всему – толчкам, сосанию, спариванию, сжатым челюстям, да, о да, возьми меня, да, да, да…
И костер в них обоих теперь полыхал в полную силу, обуревал их. Плоть раскалялась от переполнявших ее ощущений, а нежная кожа натягивалась, угрожая лопнуть.
Рингил потерялся, скрылся от времени и всего, что имело значение в других местах; всего, что было не этим и не здесь.
Он потерялся.
* * *
На этот раз Рингил очнулся и увидел, как тусклый свет зари сочится сквозь узкие окна, за которыми простирается небольшой сад. Он лежал на шелковых простынях, ощущая приятную боль в паху и каждой мышце, и к щелочному запаху его собственных телесных жидкостей примешивалось что-то пряное, на границе восприятия, от чего на его губах появилась легкая улыбка. Потом он с усмешкой окинул взглядом оконный проем, вдохнул воздух из сада. Это легкое, беззаботное чувство было ему знакомо: он будто вернулся в юность. Ненадолго им овладело полное умиротворение, слишком глубокое для вторжения осознанных мыслей.
Рингил опять улыбнулся, отчетливее и повернулся на другой бок.
«Заря».
Воспоминание заставило его резко сесть в постели.
«Рассвет. Твою мать!»
И все ушло – покой и блаженное безмыслие отняли у него рывком, как Джелима, дом и победу, которую они все будто одержали когда-то.
Он выбрался из шелковых простыней, едва не запутавшись в них, и заметался по комнате в поисках разбросанной на полу одежды.
Та, однако, обнаружилась на деревянном сундуке под окном, аккуратно сложенная.
Рядом стоял Друг Воронов в ножнах, небрежно прислоненный к стене.
Рингил выпрямился и в растерянности окинул взглядом комнату. За окнами птицы выводили дурацкие утренние трели, словно подчеркивая внезапную тишину. Рингилу показалось, что он знает, чья эта комната – и от этой мысли что-то в нем заныло.
«Какого хрена…»
– Думал, придется выбираться с боем?
Он развернулся, одной рукой нащупывая за спиной оружие. По другую сторону комнаты стоял двенда, прислонившись к дверному косяку, ухмыляющийся и одетый. Волосы собраны в хвост, руки сложены на груди поверх черного с синим дублета. На ногах – черные сапоги, а заправленные в них брюки, тоже очень темные, плотно облегали бедра. Олдрейн был без оружия.