— А я тебе сейчас вторую руку сломаю, — кое-как справившись с изумлением, выговорил я. — И тебе врать нечем будет.
— Ломай! — стоически заявил он. — Думаешь, что-нибудь от этого изменится?
— Думаю, нет, — я мотнул головой. Немного странным показалось, что Иванец не стал гнуть пальцы и рассказывать, какой он крутой и что сам может кому угодно руку сломать. Ох, неспроста он решил воздержаться. Я даже сделал попытку угадать причину: — Думаю, если я тебе сейчас вторую руку сломаю, ты этому только рад будешь, правда? Позвонишь Зуеву, и вы меня легко и просто спровадите в СИЗО. Благо, будет за что. Ты же этого добиваешься? Хотя не пойму, зачем. Так вот — фигу тебе, а не сломанная рука.
— Все равно ты попал, чувак, — проворчал Иванец. При этом я так и не понял — рад он или нет тому обстоятельству, что вторая рука осталась целой. — Я тебя за такие бабки надолго упрячу.
— Н-да, — констатировал я. — Как я понял, наше взаимовыгодное сотрудничество подошло к бесславному концу.
— Ты все верно захавал, чувак, — Иванец, сообразив, что не только сотрудничество, но и неприятный разговор вот-вот завершится, с облегчением откинулся в кресле. — Водилу нового я на твое место уже принял. А за те три дня, что ты отработал, я тебе даже забашляю. Ты же пока не осужденный. — И он широко осклабился.
Я открыл было рот, чтобы послать его на хрен вместе с этими деньгами, — тем более, что он, помнится, выдавал мне аванс, — но тут же закрыл. Пусть платит. За моральные издержки. За то, что я чуть было не попал под обстрел в минувший четверг. За то, что пытается меня сделать козлом отпущения ни с того, ни с сего. На мой взгляд, вполне законная компенсация.
Громыхнув стулом, я поднялся:
— Все с тобой понятно, Ваня. Непонятно только, как ты девяностые пережил. Почему тебя твои же пацаны за гнилое нутро не замочили?
— Не твое дело, — он снова помрачнел. — В среду за расчетом зайдешь. Я сегодня бухгалтерию предупрежу. И чтобы больше я тебя не видел!
— Жизнь покажет, — я пожал плечами и вышел из кабинета.
В приемной Танюшка вопросительно уставилась на меня. Говорю же — любопытная донельзя.
— Ну, что там?
— Больной неизлечим, — я грустно покачал головой. — Есть одно средство — стулом по башке тюкнуть. Только стула жалко.
— Ругается? — сочувственно уточнила она.
— Кто — Ваня? — удивился я. — Да нет, чего ему ругаться. Сидит, пальцы гнет. Хочет меня в тюрьму засадить. Самое забавное — верит, что у него это получится. Оптимист, мать его.
В этот момент дверь за моей спиной приоткрылась и Иванец просунул в проем любопытную голову. Ткнувшись в мое плечо, голова приняла заметно свекольный оттенок и пролаяла: