Дар Геннадия Никонова потерялся в этих годах. То есть, он был, и даже в чем-то помогал, однако, он не развивался, и не тащил уже не очень молодого бюрократа. Геннадий видел, что те, у кого никаких талантов нет, но есть родство и связи, опережают его в карьере, даже если они моложе и начали позже.
Он начал горько прозревать, что дал маху и занялся не тем. Что его чудный дар был предназначен для чего-то иного: науки, искусства… творчества, короче говоря, разумного, доброго, вечного. Да! Чем дальше, тем яснее сознавал он, что это так. Но сознавал и то, что менять жизнь уже поздно. Он попал в колею… скорее, даже в секту, откуда назад дороги нет. Войти, нельзя выйти. А у него уже семья, дети… и никаких вольностей он себе позволить не может. Он связан.
И он продолжал жить в секте. Осторожно, не высовываясь, не подставляясь. У него была неплохая зарплата, отличный соцпакет, но главное — положение и все же связи. Игры, в какие играл он сам и его окружение, не выплескивались за пределы касты, а сама она была надежно огорожена от неопрятного, грязноватого, нетрезвого мира системой льгот и охранных грамот.
Геннадий — давно уже Геннадий Тихонович! — вжился в обстоятельства. В них мало что переменилось и после распада СССР: он и его сослуживцы были сотрудниками обкома КПСС, стали сотрудники канцелярии губернатора, партбилеты оставили дома… и делали примерно то же, что и раньше.
Но жизнь брала свое, на службу приходили молодые, стариков потихоньку выдавливали на пенсию. В какой-то момент Никонов почувствовал, что поджимают и его, и брыкаться не стал, хотя и поддаваться тоже. Цеплялся за работу до тех пор, пока начальство — тоже новое — не намекнуло так прозрачно, что прозрачней некуда. Дальше тянуть было нельзя, и Геннадий Тихонович ушел на заслуженный отдых.
4
Он всегда вел здоровый образ жизни, и ощущал себя лет на десять моложе. Пенсия приличная, самочувствие превосходное… и тут он вдруг подумал: а не вернуться ли к тому, утраченному в молодости?.. Привыкнув не впадать в эмоции, он стал занялся этим, никому и слова не сказав. Жене объяснял примерно так: пройдусь по магазинам, по хозяйству кое-что присмотрю… а сам просто отправлялся бродить по улицам, пытаясь вызвать в себе те давние, почти забытые чувства. Спешить ему было некуда, он ходил прогулочно, память его трудилась.
Он прошел хорошую школу жизни и понимал, что если и вернется нечто, то случится это само собой. Какой-то внешний толчок — и мир и время сами переменят ход. Не надо торопить. Надо ждать. Он ждал.
И дождался.