Ругил рано лишился матери: умерла во время очередных родов. С отцом Харатоном держался почтительно, но любви, судя по его поведению, не испытывал. Да и проявление любви в среде гуннов, хотя бы отца к сыну или сына к отцу, считалось слабостью. Слабость у гуннов — хуже смерти. К тому же до недавних пор родство у гуннов считалось только по рожденным от одной женщины. Ибо мужьями у ней могли быть разные мужчины, которые и не ведали: понесла ли от них дочь степей или же не понесла, став непраздной от другого. И только в последние годы, когда браки с благословения Тэнгри упорядочились, когда в роду стал главенствовать мужчина, у отцов появились наследники и продолжатели рода.
До поры, когда молодой жеребчик ищет кобылку, когда один вид молодицы вызывает у молодца жажду обладания ею, Ругил еще не дорос. Поэтому жара любовных томлений он еще не испытывал. И отроковицы, будь то степнячки или же красавицы славянки да русинки, взгляда Ругила не затрагивали. Если что и восхищало его взгляд, вызывая огненную искрометность, если что и вызывало азартный трепет сердца, неистовое томление духа, так это комони-кони. В них-то он, как и всякий степняк, не чаял души и готов был дни и ночи проводить в седле.
Однажды, дело было на берегу Семи-реки, гунны вздумали купать лошадей. Сами они, выросшие среди степей, водных просторов боялись, плавать не умели, но сидя на конях, преодолевали любую водную преграду или вброд или вплавь. А уж искупать лошадку в летний зной — дело не только любимое, но и весьма полезное: меньше станет на теле благородных животных всяких кровососущих тварей — слепней, оводов, мошки разной. Да и кожа после купания блестит и переливается красками, что твоя радуга после дождика. Любо-дорого смотреть. Словом, купание лошадей гунны обожали. А тут все к одному и сошлось: жара — несусветная, сечь и сражений — не предвидится: готы далеко на закат солнца убрались, праздность — одолевает…
И вот к затее взрослых в мгновение ока присоединились отроки: кричат, галдят, друг перед дружкой ловкостью да силой похваляются. Не остался в стороне и Ругил. Вскочив на гнедого жеребчика, он борзо погнал его в реку под одобрительные крики гуннских воев.
«Поостерегся бы, — не одобрил удали, а точнее бесшабашности княжича, Ратша, наблюдая за происходящим со стороны. — Речные духи баловства не любят. Мигом на дно утянут к дедушке Водяному».
И только он о том подумал, как случилось непоправимое: когда Ругил уже одолел треть ширины реки и удалился от отмели, конь под ним вдруг шарахнулся. То ли собственной тени в воде испугался, то ли ухом воды зачерпнул, то ли сомом, царем рыб, был ушиблен. Поди, узнай! Только шарахнулся, да и сбросил с крупа Ругила. Тому бы за узду ухватиться да крепко держаться — глядишь, гнедой бы и вынес его на берег. Но Ругил, не ожидавший такого подвоха от любимого коня, узду упустил и стал беспомощно барахтаться в воде. Вот-вот пойдет камнем на дно.