Ратша ведал, что далеко за синим морем, на окраине ромейского государства зародилась новая вера, вера в Христа-Спасителя, что эта вера набирает силы. Ведал, но не роптал, ибо тому, что должно случиться в мире Яви, тому, что уготовано богами в Нави, человек, даже волхв, помешать не в силах. И уж тем более такой, как Ратша. Он хоть и исполнял обязанности хранителя законов щуров и пращуров, дедов и прадедов в родной веси в дни празднеств, но ученостью волхвов не обладал. Да и не стремился к этому. Рожденный воем должен быть воем. Рожденный же волхвом должен стать волхвом. Но так как в роду Севца своего наследного волхва не было, то обязанности хранителя древних традиций пали на Ратшу, как самого сообразительного. Вот он и нес сей тяжкий груз по мере сил и возможностей. Даже появление гуннов не стало помехой тому.
4
Самого Баламбера, или Беламира, как чаще звали его русы, анты и славяне на привычном для себя языке, Ратше в свои молодые годы доводилось видеть только издали. Почти всегда в тяжелом пластинчатом доспехе и в кругу ближайших советников или вождей из союзных родов и племен. Ближе приблизиться не позволяли нукеры — телохранители из сыновей и ближайших родственников, всегда оттиравшие чужеземных воинов подальше от своего вождя. Зато его племянника Ругила от младшего брата Харатона, называемого часто Роусом, а то и просто Русом, видеть-зреть приходилось довольно часто. Ругил был отроком любознательным, непоседливым — по делу и без дела в сопровождении десятка, а то и дюжины воев появлялся в станах союзников.
Лицо у Ругила, как и у всех его сверстников, было густо испещрено шрамами — гунны с раннего детства, чуть ли не с рождения, наносили порезы на ликах детей, приучая их к терпению боли. А еще — чтобы волосяной покров не трогал их бород и усов в пору зрелости. Густые смоляные волосы были забриты на челе, а на затылке стянуты в косичку. Серые, как осеннее небо, очи то светлели, лучась заинтересованностью, то покрывались хмарью. И тогда взгляд их становился не по-детски тяжел, гневлив и… опасен. Ратше как-то удалось увидеть, как Ругил, вдруг ни с того ни с сего воспылав гневом, зарезал кинжалом пленника-гота, светло-русого великана, оказавшегося у него на пути. Зарезал просто так, ради забавы.
«Степной орел растет», — восхищались им гунны.
«Коршун», — хмурились русы.
Ратша же не восхищался и не хмурился, молча наблюдал за будущим вождем гуннов. А то, что это рос будущий вождь, можно было не сомневаться. Все задатки к тому имелись: и родовитость, и отвага. «Недурно бы сойтись с княжичем поближе», — рассудил Ратша, наблюдая за отроком.