— Ты знаешь, Вася, наши дела. Продержаться бы дней пятнадцать — двадцать, — сказал Роман.
Пояснять Васюхе, какой выигрыш коммуне могли принести двадцать дней, не требовалось. Он сам понимал, что за эти дни срубы домов будут выведены под крыши, а гарь раскорчевана до конца.
— Есть у меня десять мешков овсянки, — проговорил Васюха. — Можно их пустить в дело. Беда, Роман, в другом: приучили людей к хорошему хлебу, как бы роптать не начали.
— Этого не бойся. Люди поймут, что дома нужно подготовить к холодам. А потом попроси Лукерью что-нибудь почаще печь из овсянки…
— Пусть ее кобель бесхвостый просит. Не послушается она меня.
— Ну я сам поговорю с ней. Сходи к шалашу, разбуди ее, пусть придет.
Васюха ушел. Через несколько минут он вернулся с Лукерьей.
— Здравствуй, Роман Захарыч. Доброй ночи тебе! — громко сказала Лукерья.
— Присядь, Лукерья, на минутку да извини, что сон твой нарушил.
— А я и не спала еще. Думала.
— Просьба у меня к тебе, Лукерья, есть. Если можешь, выручай.
Бастрыков подробно рассказал о запасах муки и соли, о планах быстрее завершить постройку домов и раскорчевку, о намерениях побольше выловить рыбы для государства. Лукерья слушала, не проронив ни слова. Васюха ее молчание понимал по-своему. Недоверчивая улыбка скользила по его полному, круглому лицу, настолько сильно освещенному пламенем костра, что были видны даже мелкие морщинки под глазами. Ему все еще не верилось, что разговор принесет пользу. Васюха забыть не мог, как рьяно Лукерья протестовала против отъезда на Васюган.
— Смогу тебе помочь, Роман, — дослушав Бастрыкова, спокойно сказала Лукерья. — Пусть Васюха подвезет овсянку на кухню. Буду прибавлять ее в квашню. Три плицы пшеничной муки, одну овсяной, потом напеку овсяных коржиков, блинов… Так и протянем недельку-другую.
— Вот и хорошо, Лукерья, — не удержался Васюха, но женщина даже не взглянула на него.
— Приятного сна, Лукерья. Иди отдыхай, ночи уже много, а вставать тебе рано.
— Спокойной ночи, Роман! И себе то же посоветуй. — Лукерья задержала на Бастрыкове взгляд. Отблески костра метались в ее глазах то красными, то ярко-фиолетовыми искрами.
— Не посмела она с тобой, Роман, в суды-пересуды пускаться, — сказал Васюха, когда затихли шаги Лукерьи. — А мне ведь проходу не дает: «Куда вы людей привезли? Зачем? Что вам, ближе к городам и селам земли не было?»
Бастрыков склонил голову набок, смотрел в темноту, скрывшую Лукерью.
— Может быть, переболеет она недоверием к нам, Вася. А потом поймет, что ошибалась… Не одна она такая в коммуне.
— Может быть, — чуть слышно проронил Васюха, и Бастрыков понял, что тот не сильно-то верит его словам.