— А утонуть старик не мог? Водки у него не было?
— Откуда у него водка? Разве ты давал ему водки?
— Я давал муку, порох, дробь…
— Утонуть можно в бурю — бури не было с весны.
— А где сейчас водку взяла? Порфишка дал, на помин Ёськиной души дал?
Старуха внимательно посмотрела на Бастрыкова, и воспаленные глаза ее выразили удивление.
— Откуда знаешь?
— Я тоже мох жег и в золу смотрел, — сказал Бастрыков. — И знаешь, мать, что я еще в золе увидел: шаману Иванке Порфишка велел на меня наговорить. И знаешь, почему? Ёську-то Порфишка загубил…
Фёнка торопливо вытащила из кармана своей одежды большую щепоть листового табака, положила его в рот и принялась с остервенением жевать.
— Ты колдун? — мелко-мелко крестясь, спросила Фёнка: видно, страх обуял ее.
— Я не колдун, мать, а правду знаю, — сказал Бастрыков и зашагал к реке.
Фёнка сидела на пеньке как пришибленная, провожая Бастрыкова испуганным взглядом.
В партийной ячейке коммуны состояло четыре члена партии: Бастрыков, Васюха и Митяй Степины, Тереха Черемисин. Самым старым партийцем по стажу был Роман Бастрыков. Он получил партбилет на фронте в ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года. Остальные трое были приняты в партию в начале двадцатого года в партизанском отряде, которым командовал все тот же Роман Бастрыков. Все четверо, не исключая и самого молодого из них, Митяя Степина, были людьми много испытавшими, перенесшими на своих мужицких горбах короба горя и невзгод. Как и Бастрыков, братья Степины были вечными батраками. На фронте Васюха был ранен, захвачен в плен, после излечения жил у одного богатого юнкера в Восточной Пруссии, ломал на него хребтину. Пока Васюха мыкался по белому свету, на родине случилась беда: от скоротечной чахотки умерла его жена Поля, оставив на чужие руки дочку Мотю.
Митяй в эти годы сам был, как говорят, «аршин с шапкой», но безропотно принял на себя заботу о несмышленыше. В родной деревне Песочной жила-была в жуткой бедности одинокая старуха Пономариха. Митяй перевез ее в избу брата, препоручив догляд за сироткой. Теперь ему надо было кормить не только себя, но и племянницу со старухой. Парню исполнилось шестнадцать лет, и, хотя был он рослый и сильный, как взрослый мужик, хозяева при найме полного заработка из-за малолетства ему не давали. Но, как ни трудно было Митяю, прокормил он старуху с девочкой до возвращения брата.
Судьба Терехи Черемисина была чуть полегче. Он был единственным сыном у родителей. Жили Черемисины не богато, но и не бедно, лебеду не ели, по людям за куском хлеба не ходили, семян по весне у кулаков не выпрашивали. Вся крестьянская справа у Черемисиных была своя. Случалось, правда, что в разгар весновспашки прихватывали Черемисины у богатых мужиков на день, на два двухлемешный плуг, так как завести собственный было не просто. Но нужда все-таки крепко прижала Тереху на самой заре его молодых лет. В течение месяца умерли отец и мать Терехи. А вместе с их смертью задрожал и рухнул весь непрочный достаток черемисинского двора. Вначале охромел один конь, потом второй. Тереха бросился к одному коновалу, к другому, но то ли сап, то ли сибирская язва, то ли еще какой-то летучий мор свалили коней. Остался Тереха с одной коровой и телкой. В эти-то дни, мучительно стараясь спасти гибнущее хозяйство, Тереха привел в свою избу молодую жену, красавицу Лукерью. Любил ли он ее? Возможно. Но думать об этом ему было некогда. И у Лукерьи тоже не хватало времени на размышления о своих чувствах к Терехе. Жилось ей в эти дни еще горше, чем Терехе. Лукерья появилась в Песочной года три назад. Ее старшая сестра Наталья вышла замуж за мельника и торговца Луку Твердохлебова. Наталья принесла в дом хорошее приданое, доставшееся ей от умершей тетки, томской попадьи, и привела двух сестер — среднюю Аксинью и младшую Лукерью. Все три сестры походили друг на друга и внешне были так хороши, что глаз не оторвешь.